.
Но она и не ждала большего, даже за еду, которую готовила для него, не ждала благодарности. Напротив, она сама была благодарна за возможность дать ему то, чего не могла дать сейчас сыну. Но по имени она его никогда не называла. Однажды спросила, как его зовут, но не смогла правильно выговорить ни «Мориц», ни «Райнке», так что все осталось по-старому. Buongiorno, come va? Buona note, Signore. Вполне достаточно. Разумеется, они говорили друг другу «вы», и Мориц называл ее «синьора Сарфати». Когда он слышал через дверь, как семья говорила о нем, его называли только аль-альмани, немец.
* * *
Однажды, когда синьора вышла из комнаты, Мориц медленно встал. Огляделся. У Виктора почти не было книг, зато имелось много пластинок. Бенни Гудман, Эдит Пиаф, Энрико Карузо, Хабиба Мсика. На письменном столе стояло семейное фото в рамке, снимок был сделан перед домом. Родители, впереди Ясмина и Виктор с ней рядом, об их тайне никто не догадывается. В ящике письменного стола Мориц обнаружил авторучку, запонки, флакон туалетной воды для бритья и пачку писем, связанных веревочкой, отправительница из Парижа. Мориц не прикоснулся к ним. Но достал другое – заграничный паспорт Виктора. Республика Франция, фото с зубчатым обрезом, старомодный снимок, но и здесь все тот же заносчивый вид; штампы о въезде в Италию и Францию. Он положил паспорт на место и тихонько задвинул ящик. На плечиках на стене висел белый костюм, который Виктор надевал в «Мажестик». Как будто он ненадолго куда-то вышел и в любой момент мог войти.
* * *
Однажды ночью у его кровати остановилась тень. Мориц почувствовал ее сквозь сон, еще до того, как открыл глаза и испуганно приподнялся. В темноте он разглядел кудри Ясмины. Изящную фигуру в ночной рубашке. Она подняла над ним мерцающую керосиновую лампу, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Если вы расскажете об этом моим родителям, я вас убью.
Голос ее звучал решительно. Ничто не напоминало о милом дневном облике. Лицо пылало в свете лампы, словно лик ангела смерти. Он кивнул.
– Обещайте мне!
– Обещаю.
– Поклянитесь!
– Клянусь.
– Жизнью вашей матери!
– Она уже умерла.
Ясмина смотрела на него пронзительно.
– А ваш отец? Жизнью вашего отца! Он еще жив?
– Не знаю.
Такая искренность смутила его самого. Он даже своим товарищам никогда не рассказывал о родителях. Эту часть жизни он скрывал не только от мира, но и от себя. По молчанию Ясмины он чувствовал, что в ней что-то происходит. Он не знал, что именно, но ее гнев сменился другим, более мягким чувством, хотя она никак его не выказала. Девушка повернулась и шагнула к двери. Но потом снова вернулась к кровати.
