Улицы были усыпаны цветами, стены увешаны коврами.
У окон толпились разряженные женщины да старики, с любопытством ожидавшие поезда, прислушивавшиеся к малейшему шуму, к крику народа, к топоту лошадей… Все они были тогда подобны детям, счастливым потому, что все вокруг них радовалось и кричало: «Да здравствует королева Елисавета!»
Толпа гуляк давно уже пировала у Мартина, трактирщика королевиных офицеров; они столько выпили разных напитков, что содержатель начинал уже рассчитывать, чего будет стоить новая начинка погреба, — он улыбался так умильно, что, право, было завидно смотреть на него.
Желтая, беззубая, с морщиноватою, как пергамен, кожею, старуха подошла к ним и хриплым голосом предложила гадать на картах.
Ей отвечали громких смехом.
Но старуха хотела гадать непременно.
— Цыганка! — сказал ей носильщик огромного роста, с головою, вросшею в плеча. — Я хочу испытать тебя. Слушай. Я дам тебе шиллинг, ежели угадаешь; прокляну, ежели солжешь. Ну, полно же кривляться да моргать глазами, начинай, я готов.
И с уверенностию истинно английскою он протянул ей руку.
Внимательно ее рассмотревши, старуха сказала:
— Послушайте, сударь, зачем оставляете вы жену вашу дома? Какая надобность испытывать ее верность? Ступайте скорей домой, или, клянусь душой моей, нечистый вмешается в ваши семейные дела.
Слова эти сопровождались таким диким смехом, что всякий обернулся к ней с ужасом.
Носильщик побагровел.
— Угадала ли я, сударь?
Взглянув на нее свирепо, он бросился вон из трактира.
— А мой шиллинг, сударь? Отдайте мне мой шиллинг.
— Я убью тебя, цыганка, адская посланница, чортово племя! — воскликнул он с бешенством и толкнул ее так сильно, что она, перевернувшись три раза, на десять шагов отлетела от стола.
Всеобщий хохот был ответом на ее вопли.
— Мщение! — закричал кто-то из толпы.
— Да! Мщение! — повторила старуха. — Он требовал правды и чем заплатил мне… Видите ли эту кровь?…
— Мщение! Мщение!.. — повторил еще раз незнакомый голос.
— Мщение! — закричало 60 человек.
— Я за Андрея!
— И я разобью череп тому, кто только осмелится дотронуться до него…
— И я! Я! Я!
За словами последовали угрозы, за угрозами — удары. Полетели скамьи, столы затрещали, вино полилось по полу.
Сделался всеобщий крик.
И бедный трактирщик Мартин в отчаянии рвал на себе волосы.
Несколько солдат хотели восстановить тишину.
Их прогнали.
И драка продолжалась.
Толпа прибывала; давка, крик; всякий хотел видеть и говорить, никто не слушал.
