— Ты знаешь такую скороговорку: милая Мила мылась с мылом. Намылилась, смыла — так мылась Мила. Ну-ка, Тигрик, быстро скажи.
Тигран начал, но тут же запутался.
— А ты меня мылом сегодня помылишь? — спрашивала его Белка.
— Помылю, помылю, — Тигран отвечал.
— А смоешь мыло? — шалила Белка.
Что-то стало её тревожить, она обернулась и взглядом столкнулась со взглядом незнакомого мужчины. Для неё это было непривычно — оборачиваться на взгляды, она ещё девочкой привыкла, девочкой стройненькой и смазливой, что на неё всегда кто-то пялился, а там, где было много мужчин, на неё пялились все мужчины. Резко к Тиграну повернувшись, Белка без повода и так громко захохотала ему в ухо, что он её почти уронил.
— А как насчёт этой? — спросил Басамент, обернувшись на Белкин смех.
— Она — прекрасна, — сказал Заплетин. — А как когда-то заметил Платон: прекрасное — это сияние истины. Белка прекрасна, пусть иногда какой-то язык назовёт её шлюхой.
— Красивая девка, — сказал Басамент. — Но я говорю о нашем бизнесе. Плевать на её сексуальную жизнь. Лишь бы полезной оказалась. Что ты о ней думаешь, Заплетин?
— Да разное думаю, — отвечал. — Вряд ли с ней что-нибудь получится, но почему бы не попробовать. Жидков знает Белку намного лучше. Она у него даже жила. Ты у Жидкова лучше спроси.
— Да, — подтвердил Жидков. — Белка со мной пожила немного. Не потому, что в меня влюбилась или я для неё особенный. Она тогда из России вернулась и находилась на мели. Но мне от неё пришлось пострадать. Известный вам проходимец Чичиков так бы сказал о моей истории: потерпел по службе за правду. Служба, конечно, не в смысле работы в каком-нибудь учреждении, а в том, что…
— Ладно, — кивнул Жидков. — Расскажу, как я потерпел за правду. Как-то Белка меня попросила почитать и оценить её стихи. Тогда я не знал, что она сочиняет, но в женщине Белкиного размаха ничему не следовало удивляться, и я постарался не удивиться. Я, напротив, даже смутился: ну кто я такой, на самом деле. Я и в своих несмелых рассказах в то время был так не уверен, что когда Марамзин их расхвалил и напечатал в журнале «Эхо», я решил, что он просто погорячился. Я так и сказал Наташе: не смею. А кроме того, — добавил я, — я не поэт, чтоб судить о поэзии. Белка настаивала, и я сдался. Над стихами её я возился с неделю. Слабые в сторону отложил, оставшиеся честно отредактировал. Отдал ей стихи, — благодарила. А я был доволен, что услужил. Потом Белка куда-то исчезла; не видел её, наверно, с полгода.
