Стулья – столы – кресла – диваны – Ваша одежда – запах людей – как пахнете Вы, как Вы – ошеломительно-дерзкий интерес – ТАМ пахнете. Меня знобит, выворачивает, я натыкаюсь на колья своих мыслей, я представляю Вас близко и подскакиваю на матрасе, будто дети на батуте.
Близость, близость, близость – желание близости – отвращение от мыслей о близости и опять желание близости. Я хочу Вас. Хочу к Вам. Хочу на Вас. Хочу под. Это невыносимо. Я пишу песню, я пою ее друзьям. Им нравится. Я закрываю глаза и пою ее Вам, я представляю, что Вы – это они. Наверное, это нечестно. Это извращение. Хотя почему, позвольте узнать? Мы – все до единого – заложники своих чувств. Не мы их придумали и не нам за них отвечать. Кто наделил нас страстью? Отдавал он себе отчет в том, какими будут последствия? Уверена, нет. Он так же, как мы, страдал от страсти, страдал и хотел. И все.
Я огромный кувшин с нежностью.
Нежность взбивается в масло. Масло взбивается в хлопья, хлопья в сметану, сметана в снег, снег в солнце, солнце в песок, песок забивается в горло – я хочу Вас. Я схожу с ума. Мне все равно, что будет дальше. Увы, мне правда, мне правда все равно. Я аморальна, похотлива, беззастенчива, и мне плевать на Вашу семью, на Ваших детей и глаза Вашей мамы. Одна ночь, всего одна ночь. Мне необходимо узнать Ваш вкус. Мне необходимо узнать, как пахнет Ваша макушка, и затылок, и шея, и подушечки пальцев, и как Вы кричите, и близко ресницы, и пергамент кожи, эти огромные глаза на изощренном, талантливо вылепленном лице. Мне необходимо увидеть, как рождаются в Вас слова, где они живут, скулами прочертить траекторию рождения Вашего голоса. Мне кажется, я знаю исходную точку Вашей красоты. Мне надо в этом убедиться. Мне необходимо убедиться в этом. Мне абсолютно все равно, что будет после нашей близости. После того, как всю ночь я буду целовать Вас наотмашь, и плечи будут гибче березовой коры. Не думайте, что я остановлюсь на этом, я дрянь, я хочу Вас. Все предельно ясно, четко до последовательности деталей. Я охочусь. Я сделаю все. Я сделаю все. Я охочусь на Вас. Я сделаю все. Простите меня. Простите. Боже мой, как стыдно, как стыдно. Я больна. Надо уехать. Надо заняться работой. Надо согнуть себя в бараний рог и так, капля за каплей, выдавливать из себя желтую слюду страсти. Я смогу. Я должна. Надо купить черное пальто и уехать. Улететь. Далеко. В чужую страну. Надолго. Навсегда. Прощайте. Мое тело висит на ребрах, моя шея висит на ребрах, мое сердце висит на ребрах. Какая пустота. Какая пустота. Какая пустота. Я невозвращенец. Мне нужно уехать. Я уезжаю. Я уехала. Кельн, Дюссельдорф, Берлин, Берген, Орегон, Чили, Корсика, Беркли, День благодарения, лимон, Ла Бока… Бесполезно. Всуньте мне нож в спину. Я хочу умереть. Я умерла. И был театр. И был театр. Конечно же, он был. По ролям, с буфетом, реверансами в гардеробе, громоподобным восклицанием «Диана, как мы рады вас видеть! Вы, оказывается, любите театр?», мольбами найти черный вход, побегом, брошенной, подаренной гардеробу курткой, я не умею убедительно врать – сразу начинаю заикаться и пропускать буквы в словах, красным лицом жены, белым лицом мужа, следами извести на моей содранной о стену ладони. Топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ, и я обрушиваюсь грудью в пролеты лестниц, удивительным, не к месту, образом отмечая, как убоги и обшарпаны гримерки в самом важном питерском театре.
