А через секунду Петю-Федю пиздят в душе пятнадцать человек – как пятнадцать подсолнухов в вазе Ван Гога. И Феде уже нечем дышать, и он все заблевал, и мама спаси спаси спаси мамочка, и как же больно, и как же больно, и как страшно страшно, и внутри около сердца что-то рвется, что-то рвется рвется и – я просто хотел играть. Мама, прости, я просто хотел играть в футбол, хотел играть в хоккей, и бокс, и хотел побеждать. Я хотел, чтобы ты гордилась мной. Мне почему-то нечем нечем нечем дышать, нечем вдохнуть, мама. Мама, не бросай меня! Мама, мама, пожалуйста, мама, пойдем со мной, я хороший – я умер, мама – пойдем со мной. Я хороший, я такой спортивный, такой терпеливый!!!! Вдох – выдох – вдох – выдох – вдох – выдох – вдох – выдох – вдох ………………………
Мне говорят: можно радоваться тому, что жив, даже если ты только начал собой историю СПИДа. Мне говорят: можно радоваться, что есть завтра, а я вообще-то не особо уверена, что оно есть. Но все же, может, прав Ходорковский про «праздник спорта», который не стоит отбирать у людей? Может, народ действительно хочет Олимпиаду? Жаль, спросить не у кого. Народ безмолвствует и едет кататься с гор во Францию. И я ставлю своих четырехлетних карапузов на лыжи и, выбирая им шлемы, лыжи и ботинки, шучу: вот оно, рождение будущего лыжного спорта! Вот он, первый день будущих чемпионов мира! И почему-то радуюсь. Искренне.
Ну что, пионеры, идем на спорт?
Журнал «Русский пионер», февраль 2014
Здравствуйте.
Я не имею права к Вам обращаться, и мое придушенное приветствие уже за гранью приличий.
Здравствуйте.
Я не буду просить прощения, в конце концов, я ничего такого не сделала. Просто все, что происходит сейчас – еще одна моя капитуляция перед Вами и изумленное возмущение тех, кто знает нас, но ни о чем не догадывается. Для тех, кто знает, что мы дружны, и полагает, что мы всего лишь дружны. И Вы знаете, что я пишу о Вас, но смолчите. Я уверена, что после этого чудовищно-откровенного письма Вы не выдадите меня.
Я сгораю. Я Вас хочу. Я так сильно и так давно Вас хочу! Ну, право же, я давно не девочка и, черт возьми, я самая настоящая девочка. Когда Вы рядом, у меня холодные руки. Я не могу есть, когда мы оказываемся в одной компании. Когда мы в одной компании, я боюсь пить вино – нервы могут подвести, и мое вдруг опьяневшее «я» может не сдержаться и выдать себя.
Кружится голова, и тошнота в солнечном сплетении. Вот Вы оказываетесь недалеко, и я боюсь смотреть в Вашу сторону. Я и из-за этого громко делано смеюсь. Я на повышенных, чеканно-экзальтированно обсуждаю Киев, и Сочи, и Думу, и «Арктик Санрайз» и, чувствуя Ваш беглый заинтересованный взгляд, обмираю под футболкой. Я беру бутылку воды и не могу проглотить. Вода барахтается перед гортанью, и тут Вы проходите мимо и говорите: «Диана, добрый вечер», – и улыбаетесь, и идете дальше, а я уже труп, я утонула в глотке воды, я – Вирджиния Вульф в своем прощальном путешествии по реке.
