- Они! - снова многозначительно просипел Тюлеген Поэт.
- Они? - переспросил господин Али.
- Они самые. Бамбук.
- О аллах! О Абулфаиз! В каком он явился виде?! Тьфу! Дурак! Разрядился, павлин!
А Тюлеген Поэт уже устремился к вошедшему и, подобострастно извиваясь, повлек его за дымный мангал, где почетным гостем восседал перс.
Тюлеген Поэт судорожно проводил в приветствии руками от живота к глазам и от глаз к животу, таял, закатывал зрачки под самый лоб и болтал, осыпая благословениями гостя, его отца, его деда, деда его деда, и всех его предков. Он стрекотал по сорочьи, словно ретивый слушатель медресе, зазубривающий изречения из корана.
Только окунувшись в дым извергающего искры и брызги жира мангала, Тюлеген Поэт наконец замолчал, поперхнувшись в приступе восторга. Но лишь на мгновение, чтобы снова завопить:
- Готов! Шашлык готов!
На Бамбука жалко было смотреть. Зеленоватая бледность не сходила с его лица. Он беззвучно шевелил пепельными губами.
Толстая шея перса побагровела, а нос зловеще выгнулся совсем по-ястребиному.
- Неужели в Ташкенте нет здорового человека? - прошипел он.
- Что, что?
- Вы больны?
- Н-нет...
- Посмотрите на себя, Хужаев.
- Во имя аллаха... не называйте меня так... Я... моя кличка... Бамбук, - и он выставил вперед свою бамбуковую трость. - Тайна... Риск... Ответственность.
- К делу! Люди подъехали?
- Да.
- Все?
- Нет, не прибыли из Китая... из Синцзяна... И из Баку.
- Баку займусь я, Синцзян проинструктируете лично. Да и мы с ним свяжемся через Кашмир. Где люди?
- Делегаты?
- Эх, тьфу! Вы рехнулись! - вспылил Али и выразительно сплюнул. Какие делегаты? Вы чушь городите. Да возьмите шампур... ешьте... Все смотрят! Тьфу-тьфу!
- У нас курултай - съезд... Значит, делегаты...
- Дурачье... Никаких съездов, никаких сборищ. Ночью я уезжаю. Где и с кем я встречусь? Давайте устройте небольшой ужин... Скромная беседа единодушных, так сказать, за блюдом плова! Где? Тьфу-тьфу!.. Ну, быстро!
- У меня... - шепнул Тюлеген Поэт. - Здесь близко. Шагов сто...
- Ладно, после вечернего намаза...
Грубость господина Али встряхнула Хужаева. Студни его щек уже не дрожали больше. Обиженные складки обозначились сильнее, но холодные брови даже посмели нахмуриться. Не притронувшись к шашлыку, он положил на поднос шампур, который держал все время на отлете, как бы не капнуть на пальто, приосанился и самодовольно процедил:
- Они здесь...
- Здесь?
Судя по тону, каким Али произнес слово "здесь", пришел его черед пугаться. Но он не испугался, а рассвирепел и потерял всякую выдержку. Вращая своими выпуклыми глазами, кряхтя, брызгая слюной, он вцепился Хужаеву в лацканы пальто и прохрипел:
