— Можно мне пододвинуть этот столик поближе к вашему креслу? — спросил он.
— Позвони Тома, — сказал граф. — Он тебе поставит его.
— О, я сам могу это сделать, — отвечал Фонтлерой. — Он не очень тяжел.
— Прекрасно, — сказал дед.
Сдержанная улыбка на лице графа проступала все явственнее, пока он наблюдал за приготовлениями, поглотившими все внимание его маленького внука. Столик был пододвинут к креслу, игра вынута из ящика и расставлена.
Это очень интересно, стоит только начать играть, — сказал Фонтлерой и с величайшим одушевлением пустился в объяснение мельчайших подробностей игры. При этом он изображал жестами различные позы участников при настоящей игре и дал драматическое описание одного замечательного удара, которого был раз свидетелем вместе с м-ром Хоббсом.
Объяснения и описания кончились, началась самая игра, а интерес графа не ослабевал. Что же касается его юного товарища, то он был вполне поглощен забавой, и каждый удачный удар свой или его противника вызывал у него восклицание живейшего восторга.
Если бы за неделю перед тем кто-нибудь сказал графу Доринкуру, что в такое-то утро, забыв свою подагру и свое раздражение, он будет забавляться детской игрой с маленьким кудрявым мальчиком, то куда как неприветливо встретил бы он подобное предположение; а теперь он в самом деле забыл о себе, когда отворилась дверь, и лакей Том доложил о посетителе.
Этот посетитель, оказавшийся пожилым, одетым в черное, мужчиной, был не кто иной, как пастор местной приходской церкви.
Он был так поражен представившейся ему сценой, что невольно попятился назад, чуть не столкнувшись с лакеем.
Для почтенного м-ра Мордаунта самою неприятною частью его обязанностей была необходимость посещать своего сановитого патрона. Дело в том, что его сановитый патрон делал эти посещения настолько неприятными, насколько это было в его силах. Он гнушался церквей и дел милосердия и приходил в страшную ярость, когда кто-нибудь из его арендаторов позволял себе впасть в нужду, захворать и потребовать помощи. Когда особенно разыгрывалась его подагра, он не стесняясь объявлял, что не желает, чтобы ему надоедали и раздражали рассказами о несчастных; если же болезнь ослабевала и он приходил в более спокойное состояние духа, то иногда, может быть, давал священнику несколько денег, сперва помучив его хорошенько и разбранив весь приход за слабоумие и неумение обходиться без чужой помощи. Но в каком бы он настроении ни был, он никогда не упускал случая наговорить как можно больше язвительных слов и тем вызывал в достопочтенном мистере Мордаунте нечто вроде сожаления, что христианская нравственность не допускает бросить в него чем-нибудь тяжелым. За все многолетнее пребывание м-ра Мордаунта настоятелем Доринкурского прихода, пастор не мог припомнить ни одного случая, когда бы его сиятельство, по собственному убеждению, сделал какое-нибудь доброе дело или, при каких бы то ни было обстоятельствах, доказал, что думает о ком-нибудь другом, кроме себя.
