Галина наклонилась к сестре, почти шепотом проговорила:
— Сонюшка, милая…
Из конюшни вышел отец. Соня почувствовала, как у нее подломились колени, земля уплыла из-под ног. Она схватилась за шелковицу и, глядя на отца умоляющими глазами, робко, со слезами прошептала:
— Батя… здравствуйте.
Отец остановил на ней суровый взгляд, молчал.
— Да… Год, как не видались, — наконец сказал он и ушел в сарай.
Сонино сердце забилось пуще прежнего. Галина прильнула к ней, тихо сказала:
— Ты хорошенько попроси батю…
Но Соня, не зная, что говорить отцу, молчала…
Галина принесла в конюшню сапетку половы[16], высыпала в ясли, приготовила мешанку[17] и, ласково потрепав лошадь по холке, побежала к Соне, взяла ее за руку и повела в хату.
Мать зажгла лампу, и под низким неровным потолком обеспокоенно зажужжали мухи. Соня села на ослон.
Стуча тяжелыми коваными сапогами, на пороге появился отец, снял шапку и сел на лозовый стул. Разгладив бороду и положив огрубелые руки на колени, он уставил на дочь обжигающие глаза, спросил:
— Зачем пришла до нас, дочко?
Соня, не поднимая головы, дрожала от страха. Отец широко раздвинул ноги, раздраженно перебирал пальцами.
— Молчишь? — хмуро спросил он, повысив голос.
Галина с жалостью смотрела на сестру, теребила складки своего платья.
— Оставь, Яков… — скорбно скривилась Денисовна, едва удерживая слезы. — Она и так… как овечка заблудшая.
— Как это оставь? — гневно вскричал Калита, и лицо его налилось кровью. — Тикать от батька и матери, то и проче? Куда такое годится! Не хочу я этого! Пусть теперь на себя обижается: сватал богатый человек, так нет же, лучше в монастырь уйду, а за нелюбимого не выйду… Заблудшая овечка…
— Батя, зачем так? — Соня залилась слезами. — Вы же знаете, как бедные живут за богатыми? Знаете!.. Вон вам пример: Дарья за Матяшом. Так бы и мне пришлось за Василием Бородулей. Вот я и спасала свою душу от постылого.
— Ты мне про то не кажи! — яростно отмахнулся отец. — Церковный хор тому виной… Смалу тебя церковь тянула, а теперь сгниешь там!
— Ой, лышенько! — всплеснула руками Денисовна. — Чего ж она в святому доме сгниет? Ты ж сам гнал ее из дому. И чего ты, старый, богохульничаешь?
— Нам с церковью не по пути, — горячился Калита. — Отец Валерьян и тот кажет: «Ловись, рыбка, пока вода мутная». Значит, дурачь нашего брата, он, мол, не поймет. А он, не думай, все понимает, молчит только.
Старуха, никогда не слышавшая от мужа такого, в страхе трижды перекрестила его дрожащей рукой, прошептала:
