— Из Телехан, говорит… — рассмеялся Савелий. — Пан послал с наказом и жеребца отменного с седлом хлопу дал…
— Полоцк… Оттуда… — зарделся Алексашка.
— Это другое дело! — Савелий удовлетворенно хлопнул ладонью по столу. — Я — воробей старый… Не проведешь. А чего покинул град Полоцк?
— Ремесничал… И сбег.
— По своей воле или заставили?
— Лентвойта порешил… — Алексашка перекрестился. — Не было сил терпеть…
— В Пиньске во веки веков не найдут, — успокоил Шаненя. — А куда путь держал?
— До казаков задумал.
— Казаки сюда придут, — уверенно заключил хозяин. — Оставайся у меня. Харчей хватит. Шесть талеров в год платить буду. Ну, что, сговор?
Алексашка кивнул.
— Мне пора в путь, — Савелий встал.
— Заночевал бы, отдохнул и на зорьке поехал, — предложил Шаненя. — С колес не слезаешь.
— Время не ждет, Иван. — Савелий поднял полу и вынул грамоту. — Эту тебе оставлю. Пусть баба тряпицу даст, чтоб сбереглась. Ее люду читать надобно, дабы чернь и ремесленники знали правду.
— Спасибо за доброе слово. Будешь на Черкасчине, скажи при случае гетману, что белорусцы вместе с ним, под одни хоругви станут и рубиться будут не на живот, а на смерть.
Вышли из душной хаты. Савелий залез на телегу, долго ворошил мешки с золой. Наконец нашел один, запрятанный подальше. Развязал и вытащил сорок соболей.
— Держи, — протянул Шанене. — На железо…
Шаненя закачал русой головой, но ничего не ответил. Алексашка снял с буланого мешок с овсом, отвязал повод.
— Бери жеребца, — предложил он Савелию.
Савелий благодарно посмотрел на Алексашку, похлопал буланого по крупу. Жеребец засеменил тонкими сильными ногами.
— Ладный… Да не возьму. Он тебе с часом пригодится…
2
Начало лета 1648 года было солнечным и сухим. Ни одного дождя не выпало. Стали жухнуть в полях хлеба. В огородах опустилась ботва моркови и бураков, капусту безжалостно поедали гусеницы. Обмелели Пина и Струмень. Каждый день с тоской поглядывали мужики на белое от зноя небо и с тревогой — на хаты, что прижались одна к другой в тесных улочках: упаси господь, обронится искра — пойдет шугать огнем весь Пинск. Такое сталось однажды при памяти горожан, что половина города за одну ночь выгорела. Боязно было Ивану Шанене раздувать горн в кузне. Все сухое вокруг, как порох, может вспыхнуть.
Под вечер Шаненя вышел из хаты, поглядел на небо и обрадовался. Со стороны Лещинских ворот тянулись на город густые сине-лиловые облака, и над лесом за Струменью сверкали молнии. Гнетущая, мертвая тишина повисла над домами — ни лая собак, ни людского гомона. Куры раньше времени попрятались в сараи. Резкий, сухой удар грома внезапно будто расколол тишину.
