… — Не знаю, Леша! — Ольга пожала плечом, и в сумраке комнаты поплыл горьковатый запах сирени. Ее любимых духов. Должно быть, капля их застыла где-то на знакомой горловой ямке. Беззащитной, нервно бьющейся под его губами. — Он мне и не снится никогда, этот поезд.
— Совсем? — он коснулся пальцем ее щеки и опять удивился про себя, как хорошо ощущает ее в темноте, всю, неотрывно от себя, словно они — единое целое. Впрочем, так ведь и должно быть?
— Совсем, — Она чуть пошевелилась в его руках, аромат усилился, стал каким горячим, горьким, терпким. Тоскливо засосало под ложечкой. Ему опять показалось, что он едва не потерял ее.
— А что же ты тогда опять во сне кричала?
— На меня облако ползло. И я задыхалась. Оно было такое огромное, знаешь, и цвета то такого нет, чтобы его описать. Надвигалось на меня, как чудовище: липкое, противное. Какое то сизое, лиловое, грязно-зеленое. Столько в нем оттенков намешано! Такой краски я вообще не видела наяву, — Ольга зевнула, натянула одеяло до подбородка. — Холодно. Закрой окно?
— Июнь на дворе, что ты! — удивился он. Но окно закрыл, легко стукнув пластмассовыми створками. Она смотрела на него, не отрываясь. Мускулистое, подтянутое тело, попав в полосу лунного света, странно, фантастически блестело, словно посеребренное. По-кошачьи мягко, он прыгнул в постель, набросив на ноги одеяло.
— Даже и тумана нет, что же ты замерзла? Дюймовочка! — мягкая насмешка звучала в его голосе. Горячие губы ткнулись в ее плечо, и почти тотчас Алексей отпрянул:
— Да у тебя озноб! Ты вся трясешься. Олька, где простудилась, признавайся?! Пока я на работе, ты на подоконнике сидишь часами, наверное? Тебя просквозило там. Сколько раз я просил! Ты о себе не думаешь, так думай о ребенке хотя бы!
— Я думаю, Леша, — Ольга улыбнулась. Куда то вглубь себя самой. — Я сегодня была у врача. Там этот монитор такой странный, она в него посмотрела и сказала, что это девочка, и она сосет палец, представляешь?!
— Ух, ты, здорово! Ты тоже видела это? — Алексей возился с одеялом Ольги, укрывая ее.
— Нет, Лешечка. — Ольга разочарованно вздохнула, — Я же такая неуклюжая, пока повернулась, култышкой своей за что-то зацепилась, экран уже выключили. Там очередь была, другие ждали. Мне хотелось посмотреть, очень, но. Докторша такая странная, на меня смотрела, головой качала. «Храбрая ты, — говорит, — девочка, молодец. Не грусти, скоро ты ее увидишь всю: и волосики и ручки, и ножки, по-настоящему. Всего то три месяца осталось дожидаться»! Но это все равно долго.
