И вот в этой летней, муторной, отчасти безумной, отчасти отчаянно трезвой, расчётливой до невозможности, расчерченной до миллиметра градостроительным грифелем, с обеих сторон ограниченной стенами и витринами, сужающейся далеко впереди перспективе Невского, посреди людской толчеи, прямо в ней, но – слегка над нею, будто вытолкнутая наверх несуразицей суеты, бестолковщиной и всеобщей, оголтелой какой-то тщетою, появляется, постепенно приближаясь и укрупняясь, всё отчётливей различимая, узнаваемая фигура хорошо и давно знакомого человека, и он идёт не куда-нибудь, а ко мне сквозь толпу.
Ну конечно, Довлатов!
Рывок сквозь раздвигающуюся перед ним и огибающую его слева и справа, как вынужденно, неохотно и, однако же, с некоторым пониманием разумности этого действия, рыбья стая, густую и по-летнему пёструю толпу, на четверть состоящую из горожан и на три четверти из приезжих.
Бросок через временно высвободившуюся, не успевшую заполниться людьми, тускло-серую, с тёмными влажными пятнами, с брошенными куда попало окурками, смятыми обёртками от мороженого и катающимися туда-сюда бумажными стаканчиками, пустоту тротуара.
Шаг, и ещё, и ещё, всё размашистей, шире и шире.
И вот Сергей – рядом со мной.
– Здравствуй, Володя!
– Здравствуй!
– Встретились.
– Да. Я рад.
– Признаться, я тоже рад.
– Радость – великая сила.
– Это уж точно. Особенно в наше весёлое время.
– Весёлое. Дальше некуда.
– Действительно. Впрочем…
– Что – впрочем?
– А нам-то теперь – куда?
– Не знаю.
– И я не знаю.
– Что-нибудь, может, придумаем?
– Надеюсь.
– Давай придумаем.
– Но что же?
– Да что-нибудь. Без наших с тобой усилий оно придумается само.
– Ты в этом уверен?
– Уверен.
– Почему?
– Вот увидишь: так будет.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– Ты серьёзно?
– Серьёзно.
– Ты шутишь?
– Не шучу.
– Почему?
– Не хочу.
– Надоело?
– Почти надоело.
– Что же делать без шуток?
– Жить.
– И тогда что-нибудь придумается?
– Да.
– Когда же?
– Да прямо сейчас!
И это желанное «что-нибудь», конечно же, сразу придумалось.
В минувшие времена случайность, как и сейчас, решала порою многое.
Внезапно мы оба почувствовали: что-то случилось. Но что? Понять – невозможно. И всё же – что-то случилось. Факт.
Ветер, слишком уж свежий для раскалённого дня, из ниоткуда повеял, прошелестел вблизи, лица затронул наши, взвился спиралью ввысь, в небо, к слепому солнцу, и растворился там.
И нечто странное, меж нами прошуршав, к ногам упало нашим. Птица, что ли?
Мы оба, вздрогнув, посмотрели вниз.
