Джанни заливисто расхохотался и похлопал Шона по руке.
– Мы слишком хорошо понимаем друг друга, – сказал он.
– А как же иначе? – улыбнулся ему Шон. – Мы же воевали друг с другом, да еще как!
Оба сразу остыли, вспомнив страшные дни гражданской войны.
– Тем более что у нас был один и тот же учитель, дай Бог ему здоровья.
– Дай Бог ему здоровья, – эхом отозвался Ян Сматс.
Оба имели в виду Луиса Боту, личность колоссальную, воина и государственного деятеля, архитектора Союза и первого премьер-министра нового государства.
– Ну говорите же, – настаивал Шон. – Что за другие соображения?
– Это довольно просто. Нам надо решить, кто будет править страной. Честно избранные представители народа или маленькая группа бессовестных авантюристов, не важно, как они себя называют: профсоюзными лидерами, представителями организованного рабочего класса или просто коммунистами-интернационалистами.
– Жестко сказано.
– Так ведь сама ситуация жесткая, Шон. Очень жесткая. Я получил оперативные сведения и факты, которые должен выложить на первом же совещании кабинета министров, когда снова соберется парламент. Однако сначала, еще до совещания, хотелось бы обсудить их с вами лично. Мне снова нужна ваша поддержка, старина. И на этом совещании вы мне тоже нужны.
– Рассказывайте, – сказал Шон.
– Прежде всего нам известно, что они уже вооружаются, причем современным оружием, а также организуют шахтеров в отряды коммандос и обучают военному делу.
Ян Сматс говорил быстро и настойчиво минут двадцать.
– Ну вот, друг мой, я хочу знать: вы на моей стороне?
Шон мрачно всматривался в будущее и с болью в сердце видел, как земля, которую он любит, снова разрывается на части гражданской войной с ее ненавистью и страданиями. Он вздохнул.
– Да, – тяжело кивнул он. – Я на вашей стороне, даю вам руку.
– Вы и ваш полк? – Ян Сматс пожал его большую жилистую руку. – Как министр в правительстве и как солдат?
– Да, – согласился Шон. – Целиком и полностью.
Марион Литтлджон читала письмо от Марка, сидя на закрытом крышкой унитазе офисного туалета и закрыв дверь на защелку; ее любовь превосходила это убогое помещение, Марион даже не замечала шипения и бульканья воды в закрепленном на ржавой трубе сливном бачке.
Она перечитала письмо дважды; в глазах ее стояли слезы, а по губам нерешительно гуляла нежная улыбка. Наконец девушка поцеловала его имя на последней странице, бережно сложила письмо, сунула в конверт и, расстегнув платье, поместила его под лифчик, между небольшими упругими грудями. Получился довольно приличный бугор. Когда Марион вернулась в офис, начальник выглянул из своей застекленной кабинки и демонстративно посмотрел на часы. В офисе существовало неписаное, но непререкаемое для всех правило: естественные потребности надо справлять быстро и туалет ни при каких обстоятельствах не занимать дольше чем на четыре минуты.
