В те дни я постиг начало великой жизненной мудрости, которая гласит, что несчастье не приходит в одиночку.
Утро началось с проверки уроков: зрелище было грустное. Еще печальнее было сознавать, что послание так и не достигло адресата. Вместе с неуничтоженными стихами и «черновиками» оно перекочевало утром из-под подушки за пазуху.
Подлинным бедствием оказался домашний арест, из-за которого я снова лишился возможности увидеть Милу и реализовать свой план. Горечь вчерашнего вечера, словно перелившись через край, вдруг отхлынула куда-то, и Мила стала мне такой близкой, дорогой и желанной, как никогда за эти полтора месяца. Я уже отказался и от затеи с посланием, и от всех вчерашних волевых решений. Я даже забыл о существовании фильма «Нет мира под оливами». Я воспылал такой нежностью, что едва сдерживал слезы. Только Мила сможет понять подлинную причину всех бед и несчастий, свалившихся на меня. Да, она все поймет и все оценит. И тогда… Тогда я готов перенести какие угодно невзгоды. Мои мечты о счастливом исходе стремительно разгорались. Но радужные иллюзии заслонялись безжалостной действительностью: я не мог выскочить из дому.
Спросил маму, не нужно ли сходить в магазин. Нет, не нужно, все куплено. Снова уткнулся в учебник, но на уме — совсем другое: как же все-таки выскользнуть?
— Мамуль, я хочу есть.
— Сейчас поджарю яичницу. Занимайся.
Опять нос в книгу: что же придумать? как выскользнуть?..
Яичница готова. Съел, потащил на кухню сковородку. А! Не вынесено ведро!
— Мамуль, я вынесу ведро и, кстати, проветрюсь.
— Занимайся, я сама вынесу.
Ее непреклонность бесила меня, я начал злиться.
— Я устал, у меня болит голова. Я все утро сижу не разгибая спины — я полчасика погуляю.
— Ты отгулял свое вчера. Делай уроки.
Уткнулся в ненавистную геометрию, которая сделалась вдруг злейшим моим врагом. Как ненавидел я сейчас все эти квадраты и трапеции, эти хорды и перпендикуляры, эти параллели и окружности. Обиднее всего, что это уже проходили, но среди параграфов, заданных для повторения, попалась теорема, которую перед Новым годом удалось удачно проскочить. И вот теперь именно она оказалась камнем преткновения.
— Мамуль, я хочу пить.
— Сейчас поставлю чайник. Как у тебя с уроками?
— Все сделал… Нужно еще сбегать в «Культтовары» за ластиком… И бумага для рисования у меня кончилась.
— Сходишь в другой раз. Сегодня ведь у вас нет рисования.
Я спорил, бунтовал, доказывал, просил, убеждал, но все это разбивалось о ледяное спокойствие маминого тона. Она будто бы специально не повышала голоса, не упрекала в разгильдяйстве и не отчитывала, тем самым лишая меня повода завестись и устроить скандал. В то же время я не мог сегодня продемонстрировать характер, потому что мой пафос был отягощен предстоящей историей с дневником и двойкой по алгебре. Единственной формой борьбы оставалась дипломатия, и я извивался, как уж под вилами: я просил, ныл, взывал, иногда пререкался и вспыхивал в пределах возможного в данной ситуации… Безвылазно просидев до двух часов и не выучив теоремы, отправился в школу.
