— Подождешь меня здесь минутку, — говорит железнодорожник и скрывается в доме.
Я жмусь у забора, еще не зная, куда попал и что это за люди. Прислушиваюсь к их разговорам и постепенно начинаю понимать, что это бывшие партизаны, вышедшие из лесов после соединения с Красной Армией.
Они ведут себя непринужденно. Озорно балагурят, порой чересчур озорно, но меня это совсем не смущает, наслышался за войну всякого. Женщины, при которых все это говорится, только похохатывают, либо так же непринужденно отшучиваются.
Полная повариха, скосив в мою сторону маленькие глазки, урезонивает острословов…
— Мальчика бы постеснялись, говоруны.
На меня обращают внимание сидящие за столом. И от этого внимания мне становится не по себе.
Я отхожу подальше, чтобы не мешать им, но сидящий с краю курносый парень в немецком френче подзывает меня.
— Чего сторонишься, присаживайся. Комиссар, может, задержится еще.
— Какой комиссар? — не понимаю я.
— Тот, что привел тебя. А ты не знал, с кем идешь?
— Не знал.
— Вот те на, — недоумевает парень. — Ожидаешь человека и не знаешь, кто он. — Кажется, это обижает его, но он не вдается в подробности. — Есть будешь?
— Комиссар сказал, что через минуту вернется, — говорю я.
— Успеешь, — говорит парень и обращается к поварихе: — Феня, пацану насыпь мисочку.
Отобедав, люди начинают расходиться. Остается только повариха и я, примостившийся у краешка стола. Мне становится одиноко и грустно. Повариха проходит, собирая миски вдоль стола. Я чувствую, как она касается меня теплым податливым животом.
— На вот, съешь, — она достает из кармана фартука большое яблоко, вытирает его о платье и протягивает мне.
Я знаю, эти яблоки называются «цыганка», они сверху темно-красные, почти бордовые и, когда раскусишь, мякоть под кожурой тоже окрашивается в красный цвет.
— Я помогу вам миски собирать, — предлагаю я, испытывая необходимость чем-то отблагодарить женщину за внимание.
— Ладно, сиди уж, — машет рукой она, — и так заморенный.
Я пытаюсь что-то возразить.
— Небось мамки-то нет, — не обращая внимания на мои слова, продолжает повариха.
— Нет.
— Я это сразу вижу. И потом комиссар, если ведет кого, непременно сирота. Своих нет, фашисты побили, так о других заботится.
— Куда же вы их девали?
— Кто оставался у нас, кого на Большую землю переправляли. А что он сейчас с тобой делать будет, ведь расформировывают нас.
— Я не затем, — успокаиваю ее. — Я отца ищу.
А на душе тревожно. Неужели комиссар забыл про меня.
