Площадь была самым страшным местом в городе. На огромной деревянной браме фашисты вешали партизан и тех, кого подозревали в связи с ними. Вешали не только живых, но и мертвых, для устрашения живых. Задубевшие трупы висели подолгу, уронив голову на грудь, медленно покачиваясь на ледяном ветру.
И такое это было видное место, что, с какой бы стороны вы ни шли, виселица непременно попадалась на глаза. Очутившись здесь, каждый старался как можно быстрей пробежать проклятое место.
Выйдя на шоссе, мы спохватываемся, что нам незачем было спешить сейчас. Неловко переглядываемся и вновь ловим себя на мысли, что еще долго будем отвыкать от жестоких оккупационных привычек.
На шоссе у крайних домов расстаемся.
— Возвращайся, если что, — говорит напоследок Дарья Ивановна.
— Ладно, — бросаю я на ходу.
Ведь сейчас у меня есть только один дом на свете, дом Ядвиги. Впереди — неизвестность, которая тревожит и пугает до тех пор, пока в нее не сделаны первые шаги.
Мимо по дороге проносятся армейские машины, но я не решаюсь останавливать их. До Кобрина не так далеко, можно дойти пешком. Нам к этому не привыкать. Во время войны люди научились много ходить. Бежавшие из плена пробирались пешком через всю Европу. Это никого не удивляло. По сравнению с этим наши походы в деревню за сорок-пятьдесят километров — пустяки.
Сейчас мне не терпится поскорей оказаться в Кобрине, я думаю только об этом и потому, кажется, двигаюсь медленно, совсем как черепаха. Я жалею, что захватил с собой кожушок. Несу его свернутым под рукой, и он мне мешает.
Вокруг — и справа, и слева от дороги до кромки леса — неубранные поля ржи и ячменя. Клонящиеся от тяжести колосья уже не желтые, как обычно, а оранжево-коричневые до пресыщения, насытившиеся солнцем и влагой. Здесь шли бои, и только теперь люди начинают убирать хлеб. Во многих местах он раздавлен гусеницами танков, шедших напрямик через поля, перечеркнут зигзагами окопов, разрыт позициями артиллерийских батарей. За три года это второй огненный вал, пробушевавший над здешними полями, и оба раза в пору созревания хлебов.
К полудню становится совсем душно. Собираются тучи, кажется, вот-вот пойдет дождь. Но дождя нет, и духота не рассеивается.
В полукилометре от перекрестка, где дорога выходит на шоссе Москва — Варшава, у обочины армейский грузовик.
Подняв капот, взобравшись на массивный буфер, водитель ковыряется в моторе, Я останавливаюсь в двух шагах от него, кладу на землю свои пожитки.
