В Уфе было все благополучно. Жене удалось поступить на завод на работу и обеспечить маму всем необходимым.
И во все время пребывания моего в Усольлаге, т. е. до 22.III. 1941 г., я чувствовала ее неизменную постоянную и умную заботу о нас обеих. Не привожу точно, не имея в руках письма, но стиль писем Жени был таков: «Солнышко дорогое, пиши почаще! Бодрись — тебе осталось там быть всего 523 дня, это же меньше половины срока! Мама и я здоровы, все знакомые тебе кланяются. Спрашиваешь, смеется ли мама? Да, Солнышко, улыбается часто, а иногда и посмеется. Ждет тебя. Пиши, что тебе прислать? Твоя Женя».
Приближалась первая годовщина этого заключения. Стало пригревать солнышко, и здоровье мое несколько улучшилось. Заключенных инвалидов начали распределять по окрестным лагерям, вся система которых называлась Усольлагом… Взятых из Уфы и поэтому знакомых между собою, всех отправили на лесозаготовки. Ехать туда было даже интересно. Нас погрузили в деревенские сани, и ехали мы тайгой много часов без остановки. Воздух чудесный. Дорога, правда, уже начала портиться, было много ухабов. При одном неожиданном толчке я вылетела из саней, но сидела так низко, близко к дороге, что нисколько не ушиблась, а рассмеялась, вспомнив катанье на салазках в детстве. Возница быстро заметил мое исчезновение, и я снова уселась в сани подальше от края. Когда уже было совсем темно, мы въехали в этот лесной лагерь. Здесь все было миниатюрнее, проще, чем на пересылке. Прежде всего нас отвели в баньку, прожарили все вещи. Спали здесь все на нарах, которые были, как в вагонах, в два этажа. Даже были тюфяки. Фельдшерица, которая меня подлечивала на пересылке, оказалась и здесь. По ее мнению, мне лучше было бы получить нетрудную работу для усиления лагерного питания. Я не возражала, и мне предложили поучиться делать искусственные цветы из древесной стружки. Физической силы для этого не требуется, сидя у себя в бараке, я легко стала выполнять норму, из разряда «инвалидов» перешла в «рабочие» и попутно научилась изготовлять изящные цветы. В раскрашенном виде они были совсем неплохие. Но это длилось недолго. Меня пригласили в лагерную бухгалтерию счетоводом. Письма и посылки я получала аккуратно и была довольна своей судьбой. Если бы не одно чрезвычайное событие, вероятно, я пробыла бы здесь до конца срока. А событие это было — лесной пожар. Его стоит описать.
Я еще не упоминала, что был у нас крохотный оркестр: балалайка, бубен, барабан и какая-то труба. И вот рано утром, задолго до обычного подъема, в наш барак лихо влетел этот квартет, сразу заиграл плясовую, а сопровождавший его «воспитатель» (есть такая должность в лагерях) сообщил, что в лесу возник большой пожар, и всем, у кого есть силы, надо идти тушить его. Действительно, уже нос ощущал запах гари. Поднялись почти все со своих нар: многие хотели пойти в лес помогать тушить вместо своего прямого дела, которое уже надоело исполнять. Другие же, как я, — из любопытства и беспокойства. Видела я, как у раскрытого сарая быстро-быстро мужчины из соседнего барака насаживали лопаты на ручки. Увидела и черную тучу дыма за рекой, пока еще далекую. Немного погодя взметнулся вверх огромный столп пламени, уже ближе к нам — это вспыхнули штабеля ценной древесины, приготовленной к отправке. Поднялся ветер, все сильнее пахло гарью. Наш лагерь почти опустел. В часы обеда вернулась из леса первая смена «пожарных». Рассказывали, что при помощи одних лопат бороться с пожаром толку мало, огонь перекидывался и через те просеки, которые перекапывались в грунте. Постепенно горящий лес окружил нас уже с трех сторон, и было только одно направление, по которому еще можно было выйти из «окружения». Но захочет ли начальство лагеря заботиться о нашем спасении, рискуя в то же время возможностью побега некоторых мужчин?! Настроение у всех было подавленное.
