Правда, был ещё один сон. Довольно странный. Я как-то на ночь выпил стакан крепкого горячего на — стоя чаги. Во всех отношениях полезное пойло. И спал глухо. А перед пробуждением приснилось вот что.
Едва Его распяли и подняли крест, как землю начало трясти. Люди разбежались. Из трещин пошёл горячий сероводород, потом с его запахом вода, тоже горячая. Кругом молнии, конечно. Тут же образовывались грязные тучи, а сильный ветер их уносил. Под крестом земля лопнула, и крест провалился на три метра, до самых ног. Он остановился так, что Распятого сорвало с гвоздей. Он бродит по пустой земле, раны заживают в сероводородной воде. Он спрашивает в пространство:
— Ты меня спас или покинул?
Я рассказал этот сон Маше. Она его истолковала как начало излечения.
Так что пусть я иду не дальше крыльца и то на расстоянии. Мне, при моём суровом воспитании, это было понятно и приятно. Он ковылял с отцовской тростью по ветхим доскам двора, а я боялась, как бы трость не попала в щель. Когда захлопнул за собой дверь, я взяла пихло — так они в Сибири называют снеговую лопату — и начала для виду подправлять сугробы. Последние две недели мело изрядно, приходилось чистить двор каждое утро. А теперь всё это сверкало на солнце и было похоже на маленький, мне по пояс, Кавказский хребет.
Когда Иван снова появился, во двор к соседу как раз заходили девки. Алексей их менял, и на этот раз были как раз новые. Одна так себе, другая — хорошенькая блондинка. Она несла пакет, в котором глухо звякнуло стекло. Когда Иван хлопнул дверью туалета, обе оглянулись. Он тоже посмотрел на них, но сразу отвернулся. Я к нему шагнула, потому что показалось — теряет равновесие. Но он строго мотнул головой и дошёл до дома сам. И сам поднялся на крыльцо, даже не поморщился.
Когда улёгся на койку, я спросила:
— Твои знакомые?
— Почему ты решила?
— Блондиночка посмотрела так.
— Как?
— Как-то горячо.
— Она это умеет.
И рассказал, что была у него здесь одна до армии. Ждать обещала. И дождалась. Но отказалась от калеки. Теперь вот — блудует. Наверно, отец её всё же выгнал из дома. Я возразила:
— Какой же ты калека?
Он сказал:
— Не врите, доктор. Я-то знаю.
— Вот до тех пор ты и калека, пока ЗНАЕШЬ. Что о себе знаешь, то и имеешь. Ты можешь представить себя снова — каким был?
— Нет.
— Ты должен суметь.
Он перебил:
— А зачем? Для чего и для кого?
— А я?
Это у меня вырвалось против воли. Я не хотела себя вмешивать. Я сказала это очень тихо. Теперь вдруг захотелось, чтобы не услышал. Но он услышал. Ответил сразу.
