Нехорошо получилось, что ее назначили заведующей клубом. Кто теперь будет заботиться о доме? Кто будет готовить? Может быть, он?! Ана, конечно, радуется, что в деревне будет клуб. У себя в селе, в Кэрпинише, Ана часто ходила в клуб. Она пела в хоре и плясала в танцевальном кружке, и ему тогда нравилось смотреть, как она поет и танцует. Но тогда она была девушкой. Теперь она жена. Теперь у нее есть дом и муж.
Нет, нет! Неладное это дело! Он привык чувствовать ее рядом с собой, видеть, как она мотыжит возле него, как вяжет снопы, как временами выпрямляет стан и, приложив ладонь к глазам, глядит вдаль, а потом вдруг затягивает песню. И дома — бегает ли она до двору или суетится, прибирая в комнате, — все у него на глазах. Одно лишь сознание, что она, любящая и заботливая, горячая в объятиях и мечтающая о ребенке, здесь, рядом с ним, наполняло его душу покоем и миром. Если же им случалось не видеться целый день, его охватывали беспокойство и тоска. Он торопился вернуться домой и, лишь завидев, как она спокойно ходит по двору или по комнате, облегченно вздыхал и, забившись в угол, не сводил с нее глаз.
Жизнь для Петри началась со встречи с Аной. До этого он словно блуждал среди нескончаемой, полной страданий ночи, как в черном сне, когда не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой и никто не слышит твоего голоса, а страх терзает сердце железными когтями.
В первый раз он увидел ее в клубе в Кэрпинише, куда однажды пришел с парнями и девушками из Нимы. Ей полюбилось его красивое лицо, медвежья сила, спокойные движения, скупые, обдуманные слова. Узнав, что он батрачит у Кривого Нэдлага без договора, Ана возмутилась и пошла в совет, а затем в профсоюз. Нэдлаг, фыркая, словно рассвирепевший бык, сверкая единственным глазом, налившимся от ненависти кровью, вынул из своего широкого кожаного пояса деньги и заплатил парню полностью за пять лет и то, что не доплатил еще за пятнадцать. Ничего другого ему не оставалось. После этого Петря нанялся в государственное хозяйство в Кэрпинише, где работала сезонницей и Ана. Там они и сошлись, а потом переехали в Ниму, в свой домик.
И вот, на тебе… назначили заведующей!
От горшков и кастрюль, стоявших на плите, поднимался ароматный пар. Ана с застывшим от напряжения лицом мешала, помешивала, пробовала из одного, из другого.
— Ана, ты… — неожиданно для него самого вырвалось у Петри, и он сразу осекся.
Ана не ответила. На мгновенье она замерла, но тут же снова принялась за работу. Петря остро, как человек, ожидающий приближения опасности, почувствовал, что жена его вся как-то подобралась, что ее спокойствие подобно затишью после слез, когда лицо улыбается, а губы еще дрожат и в груди таятся приглушенные, горькие, едва сдерживаемые рыдания. И он не посмел высказать свои мысли, а сидел, хмурый, обуреваемый сомнениями, боясь обрушить на себя ту непонятную опасность, что нависла над ним. Он только смотрел на жену, следя за шуршащими складками ее юбки, и взгляд его все больше мрачнел.
