Серая тень справа. Бросок, и белый, взвыв, покатился по снегу. Еще четверо серых навалились сверху. Готов. Пока волки остальных добивали, навалившись трое-четверо на каждого полярного, пытался согреть руку. Пальцы покраснели, вспухли, едва слушались. В пылу боя не чувствовал, а сейчас сам был готов взвыть от боли. Но растер, всунул в рукавицу и вот так за пазуху уместил. Левую тоже уже сводило от холода, терпимо пока, да и боязно остаться без защиты, а так хоть нож в руке.
Стало тихо. Осмотрелся. Всюду серые волки, теперь и молодняк, и все на меня глядят напряженно. Глазищи желтые, пасти ощеренные, у молодняка на загривке шерсть вздыбилась, но не нападают.
Едва слышный свист! И еще раз. И снова!
— Псов подзывают, — сообщил я серому и усмехнулся.
Так устал от одиночества, что с волками разговариваю. Дожился. Достал флягу, сделал два глотка — больше нельзя. Стоит захмелеть и мороз кажется слабым, да только кажется.
Свист повторился снова. Не уходят они, ждут.
По правую руку скрипнул снег — серый подошел ближе, напряженно всматривался вперед, ушами водит, прислушивается.
— По-хорошему, валить их надо, — не удержался, еще глотнул. — Коли назад псов не дождутся, ночью умертвия поднимут. Тогда, поди, вырежут всю стаю… Эх.
Это они могут. Маги не отступают, нет у них такой привычки. Посмотрел на серого. Тот все вперед глядит, уши шевелятся. И не объяснишь ведь, не поймет зверь ни голоса человеческого, ни поступков. Да и мне не понять — уходить надо. К северному схрону, оттуда вглубь материка. Коли маги сюда добрались и меня найдут вскоре.
Да только жаль серого со стаей.
Ну вырежут их умертвия, всех же положат. Останется лес без волков. Олени расплодятся, всю траву повыедят, косули без корма в зиму зайдут. Косули погибнут. Зайцы опять же — этих не ограничивать, так молодой лес сгрызут напрочь, лес погибнет. Как ни крути — без волка лесу не быть.
А те, на замерзшей реке, все зовут своих. Посвистывают.
Эх, жаль гранаты, да чего уж там, мелочится-то.
— Ты, серый, уводи своих, — поднялся тяжело, устало. Вздрогнул от холодного ветра, впившегося ледяными иглами в лицо, — уводи. Я уж сам. А по весне буду новый дом искать, чего уж там… уходить надо, коли они до острова добрались.
Да и не глядя на волка, двинулся к краю полесья. Тяжело идти, страшно, холодно. С холодом оно так — вроде и привык уже, а иной раз и душа стынет. Или страшно? Оно может и страшно, поди ж один на трех оборотней это я и по молодости не решился бы, а сейчас иду вот. Ради леса. Ради волков. А более того ради Серого, стало быть долг отдам, за волчицу его.
