Андрей с опаской заглянул в горницу. Вдруг галлюцинация? Никакого инопланетянина нет, а есть больничная палата и капельница у кровати?
Пришелец торчал у шкафа, держал «шнурами» книжку.
— Имя-Андрей, что это?
Верзин охнул. Орсаг изменился: вырастил нечто вроде головы и грудной клетки. На «голове» шнурки сложились в губы. И двигались! Андрей скрыл смешок — пришелец невыносимо пищал.
— Книга, в ней записаны слова, чтобы не забыть события, — он разглядел название «Баранкин, будь человеком!», — в том числе выдуманные.
— Я уже знаю твой мир.
— Все же мысли читаешь?
— Нет. Мир отражается в зеркале памяти. Картинки. А твои мысли, — Орсаг помедлил, — немые. Это слово подходит. Удивительно, чудно, поразительно: вы дублируете бытие!
— Ну… — пробормотал Андрей, — память уходит с человеком.
— Смерть? Понимаю. Разумно сохранение дважды.
— Много раз, Орсаг, есть еще фильмы, диски, вещи…
Орсаг прижал пальцы-отростки к затылку Верзина:
— Расскажи, поведай, сообщи о себе. Что есть ты? — Орсаг решил, что эти знания позволят просить помощи у землянина. Время расплаты приближалось.
Что рассказать? Ничего же особенного. Сюда бы ученых, — вздохнул Андрей. Обычная жизнь. Крыша над головой, хорошая работа с приличной зарплатой, любимая женщина, путешествия — с Машей, с компанией семейных приятелей. Но бескризисное существование отличалось, как черно-белое кино от цветного, от другой жизни, которой он не знал, но чувствовал, что возможна — яркая, драйвовая, со звездами в колодцах. Ну и что? В черно-белой ленте нет ничего страшного. Кадры лениво тянулись, и тайного — двадцать пятого — не существовало. Немота старого кино передалась родителями — тоже безголосыми, не в прямом смысле слова, конечно. Робость перед старшими, сильными, умными. Да разве робость? Он окрестил это уважением и молчал, почтительно слушая начальника, инженера Птицына, управдома, продавщицу… Друзья махнули рукой. Маша ждала, но и с нею он немел. За десять лет так и не предложил расписаться. Как только подворачивался случай — язык не шевелился, ни гу-гу! Даже Машин кот разговаривал, мурлыкал. Верзин лишь застенчиво улыбался. За это его любили — не кота, Андрея.
— Ну… у меня есть любимая, Маша, работаю инженером, отдыхать езжу к морю, — получилось кратко, но правда же.
— Зачем сор в вашем языке? Ну, ох, кажется, ладно — много.
— Увы, я не знаю, Орсаг, — улыбнулся Андрей, — наверное, для выражения эмоций.
— Увы.
А пришелец явно делает успехи — дразнится.
