— Читай.
А ждать луны или рассвета
Сиянин в жизни бы не стал,
Когда приказ сильнее света
Ему дорогу освещал.
— Вперед, орлы!.. —
Он как отец
Вел воинов к Днепру.
И каждый выполнил боец
Приказ еще к утру.
— Это было под Зарубенцами и Григорьевкой. Да, старшина. Это про того самого Сиянина. Живой ли он теперь? — Майборский развернул тоже газету. — А вот пишет Андрей Малышко про твой, Никифор, родной Днепр… «Таким я помню его с детства. На зеленых вишенских лугах, над тираспольскими кручами, за каневскими темно-синими лесами катит плавно волны свои, будто дремлет под солнцем, будто ищет древний путь из Смоленщины к запорожским водоворотам. Гневный и ласковый, теплый и голубой, все небо вобрал в себя, все соки земные выпил, ненасытный и жадный, течет и пенится через века, через пространства и время, словно история моего народа, буйная, радостью напоенная, а больше кровью и горем… Здравствуй, Днепр мой! Здравствуй, моя родина!..»
— Здравствуй, моя хата! — не сдержался Луденко. — Это и про меня написал Малышко. Так и мне хотелось сказать, когда мы вышли к Днепру. И это же скажет душа моя без слов, когда я переступлю порог своей хаты: «Здравствуй, моя родина! Здравствуй, моя мама!..»
— «Мой родной город! — продолжал читать Малышко комбриг. — Рвут твое тело немецкие шакалы, жгут в огне великую красоту твою. Режут широкие улицы, как могучие жилы на сильном теле. Мы припомним и это! Не убить тебя, жива душа твоя, Киев! Через муки и смерть, через 750 дней горькой и страшной неволи твоей мы пришли к твоим стенам, чтобы спасти тебя. Здравствуй, мой Днепр! Здравствуй, мой Киев!..» — Майборский положил на колени газету. Помолчал немного, потом, тяжело вздохнув, произнес: — Да. Это означает, что наш фронт в долгу перед народом!
— А что «На штурм» пишет в «Гвардейском смехомете»? — вмешался в разговор водитель машины, усатый Панкратьич. — Почитай что-нибудь, товарищ старшина.
— Можно найти и «Смехомет», — отозвался Никифор Луденко. — Вот он. «Дуче, — спрашивает Гитлер. — Как твои дела в Африке?» — «Что? Что? Не слышу…» — «Как твои дела в Тунисе, спрашиваю». — «Плохо слышу, дорогой фюрер! Вы что, уже из Сталинграда звоните?» А вот еще. «Гитлер обращается к Герингу: «Что будет с нашими союзниками Хорти, Маннергеймом, Антонеску, Муссолини, если мы проиграем войну?» Геринг: «Ничего особенного. Изменится только одна буква: они станут нашими соузниками…» Понял, Панкратьич? Сядут все рядом на скамью подсудимых!
