С улицы донесся радостный голос Лукьяна Санаткина:
— Смотри-ка, Серега, пра слово, углядел! Что значит, молодые глаза. Спасибо, сосед! А я не туда… затмение вроде нашло: все, думаю, подчистую, гол как сокол теперя.
Дядя Лукьян увидел в окне Маняшу, закричал громче:
— С праздником тебя, невеста, с приездом сынка! Он у тебя орел! Сундучок с зимней одежей у меня откопал. Не страшна зима, я ее не боюсь, шалишь!
— Ну вот! — отозвалась Маняша. — Гляди-ка, еще чего не осталось ли. А то, легко ли дело, без зимней одежки.
Звать сына Маняша сейчас не решилась: еще этот бес за ним увяжется. Он и за стол сядет, не постесняется. Тут сына целый год ждала, сын приехал, с сыном одной посидеть охота, а Санаткину, бесу, и дела до этого нет: бутылка на столе — главное для него удовольствие.
Дядя Лукьян хлопал меньшого по плечу, восторгался:
— Ну, Серега, ну молодец! Люблю я тебя, пра слово! Все расскажу тебе, все запишешь. Я т-такое, брат, знаю! Революция, гражданская война, коллективизация — все это я пережил как свидетель. У меня к старости не голова, а эта… как ее… подскажи, Серега, слово иностранное запамятовал.
— Энциклопедия, Лукьян Макарыч.
— Во-во, энциклопедия! Полная! Ну вот. Ты меня только позови: все по порядку выложу, как было. А то теперь в книжках моду взяли, не все пишут.
«Ишь ты, бес! — подумала Маняша, злясь на дядю Лукьяна. — В книжках не все, а у него, получается, все!»
— Ты бы, сынок, помылся с дороги, — вмешалась она.
— Да, — согласился сын, — сполоснуться надо. Посиди, Лукьян Макарыч, отдохни, а потом мы что-нибудь придумаем.
— Все, Серега, сижу! Я тебя понял. Люблю я тебя!
— Ой, сынок, — укоризненно сказала Маняша, когда меньшой взошел на крыльцо, — ну что он тебе, наш дядя Лукьян?.. Нашел с кем посередке улицы беседовать. Что он путного тебе расскажет? Я в десять раз больше знаю.
Сын обнял ее.
— Не надо, мама. Ну зачем? У старика горе.
— Так сам виноват.
— Сам, конечно, — сын под руку ввел Маняшу в комнату. — Но поддержать же его надо. Надо, мама. Ты разве против? Так исстари у нас повелось.
— Разве ж я против, помочь надо, это верно. А разговаривать с ним… чего интересного?
— Почему же, он по-своему интересный человек.
Маняша засмеялась.
— Ну да, избу-то как спалил!
— Смешно, конечно. Но если смотреть непредвзято, ну, проще сказать, по-человечески, то жизнь такая штука, что сплошь и рядом плетется вот из таких трагикомедий. Были старые писатели, большие мастера, они это понимали. Жизнь, мама! А это и Павла Кривобокова, и дядя Лукьян, и другие, другие, другие. Люди, Человеки. Все вместе, и дядя Лукьян тоже. Человек.
