Зажаренную баранью ногу Маняша сначала хотела разрезать на четыре части и подавать на стол порциями. Съедят один кусок — положить второй… Авось и детям останется. Но потом передумала: нет, не стоит, Василий выпьет — все найдет, все заставит на стол метать. Лучше уж детей пораньше покормить. И Маняша от большого куска отрезала широкий жирный ломоть и поделила его на пять равных частей. Дети давненько не пробовали такого лакомства. Сама Маняша отломила прожаренную корочку и пожевала, чтобы слюну унять. Ей-то, может, и за столом достанется…
Василий обещал привести Семенова часам к восьми. Маняше удалось к приходу мужа уложить детей. Она постелила скатерть на стол, поставила стопки, положила вилки. Нарезала хлеба. На кухне у нее лежал в тарелке кочан квашеной капусты, в другой тарелке были соленые помидоры. Купила на базаре. К водке не только мясо нужно. Муж любил и кисленькое.
Едва успела Маняша заглянуть в зеркало, как раздался стук в дверь. Василий стучал всегда кулаком. По этому стуку Маняша узнавала, в каком расположении духа возвращается муж. Иногда так стучал, что у нее сердце замирало: быть бою. Всякое бывало. Сейчас стук был особый. Ясно было, что муж гостя ведет. И не простого — дорогого гостя. Если бы и не сказал Василий, Маняша все равно поняла бы.
— Мама! — крикнул младшенький. — Папка генерала привел!
— Спи, спи, — торопливо прошептала Маняша, заглянув в комнатенку, где спали трое: дочка и два сына. — Помни, что я тебе говорила.
— Помню, помню….
— Ну, вот и мы! — бодро сказал Василий, когда Маняша отомкнула дверь. — Холодище! — он потер руки. — Заходи, Матвей Григорьевич, чувствуй себя, как дома!
И тут только, еще не увидев гостя, вспомнила Маняша, как годов восемь или девять назад этот Матвей Григорьевич смешил ее старшего сына. Он так сплетал и скрючивал пальцы, что тень, падающая на стену, изображала то лопоухого щенка, то прыгающего зайца, а то и волчищу, оскалившего пасть. Маняша и сама залюбовалась тогда его ловкой работой…
— Принимаете, Марья Архиповна, старого знакомого? — заговорил Семенов, стряхивая снег с сапог. — Или, может, забыли?
— Как же забыла? Помню я ваших зайцев, проходите, пожалуйста, Матвей Григорьевич.
Василий первым ввалился в прихожую, зашаркал ботинками, шумно потянул носом.
— Чем пахнет? Баранинкой?
— Раздевайтесь, раздевайтесь…
Маняша глянула на Семенова. Остроносый, в очках. Ну да, он самый, мастер-кудесник. Тощее, с впалыми щеками лицо, как у туберкулезного. У Василия хоть на щеках румянец, а у Семенова щеки серые. Шапки и шинели у них одинаковые. Вся разница лишь в том, что на Семенове сапоги вместо обмоток.
