Меньшой понял ее.
— Что такое? Проще простого, мама: жизнь. Просто-напросто жизнь. Разная: хорошая, плохая, трудная, легкая, светлая, большая, маленькая… всякая. Я сотню слов еще скажу и то все не перечислю.
— А зачем? — тихо проронила Маняша.
— Удивляюсь, мама, — покачал головой меньшой, — вы с дядей Лукьяном как будто сговорились. Зачем? Одним словом спросила. И хочешь, чтобы и я одним словом ответил? Пожалуйста: не знаю. Не знаю, мама! И в то же время знаю, чувствую. Зачем? Чтобы встать с постели, выйти на крыльцо, вытянуть руки к светлому небу, сказать: «Жизнь!» Чтобы хоть одну книжку написать. Чтобы пятерых детей вырастить, в люди вывести. Чтобы заплакать в конце концов вот за этим столом, как дядя Лукьян! Мама, заплакать-то разок — это тоже много стоит.
— И верно, заплакал Лукьян Макарыч, — запоздало удивляясь, произнесла Маняша, — зарыдал, как малое дитя.
— Ну вот, мама, а ты еще спрашиваешь: зачем?
8
Маняшу разбудил какой-то звук. Она вскочила, прислушалась. Из комнаты слышно было спокойное дыхание сына. Не похоже, чтобы он вскрикнул во сне. Тогда отчего же она всполошилась?..
Вроде бы кто-то бубнил поблизости. Со двора, — а маленькое, с форточку величиной, оконце чулана выходило во двор, — доносилось это «бу-бу-бу». Вот смолкло. И снова возникло. Что за новость такая?..
Маняша накинула халат, осторожно открыла дверь на веранду. Двери у нее везде открывались легко и бесшумно. Бесшумно открывалась и дверь на крыльцо. Возле калитки никого не было. И улица еще была пустынная, у колодца — ни души. Солнце только поднялось, и вершины рябин еще не разгорелись, листики зябко подрагивали. Свежо вообще было во дворе.
Маняша сошла с крыльца, повернула за уголок и остановилась как вкопанная. В углу двора, где была такая ровная лужайка, она увидела Лукьяна Санаткина. Родимушка, что-то бубня под нос, размерял лужайку шагами, вертел в земле каблуком ямки, снова и снова отсчитывал между ними шаги. Он так был увлечен своей работой, что не замечал ничего вокруг. А Маняша стояла в пяти шагах от него.
— Дядя Лукьян, а дядя Лукьян? — наконец подала она голос. — Ты что делаешь тут у меня?
Санаткин вскинул, как от испуга, голову, но сразу успокоился:
— Маняха, ты? Здравствуй, невеста! Ну как спалось? Снилось ли чего? Я думаю, вряд ли что тебе снилось.
— Я спрашиваю, ты что тут это… соображаешь?
— То, что обещал, невеста.
— Что же ты обещал?
— А туалет своей конструкции. У меня слово твердое.
