Через пятнадцать минут Душечкина, свесившись двумя половинками зада со стула, пила чай и встряхивала большим воротом своего бесформенного бирюзового джемпера с нашитым фальшивым жемчугом.
— Открой форточку, Ленчик. Тут у вас жарко, — пробубнила она, стряхивая пепел сигареты в чайное блюдечко, потом заметила отстраненно и не в тему: — А Ванька твой подрос…
— Они все быстро растут, — отозвался Леня.
— А вообще как у вас дела?
— Потихоньку. Так чего ты прикатила?
— Вопрос не очень любезен, дорогой. Ну да ты всегда был с приветом, поэтому тебе простительно.
— И все же.
— Что-то тоскливо сделалось мне сегодня. Ездила к Пантелееву — он обещал кое-какие документы подбросить к моей диссертации. Его стерва жена сказала, что его нет дома…
— Ты бы предварительно позвонила ему, что ли.
— Звонила. Вчера. Мне казалось, что я ему нравлюсь.
— Кому? — озадачился Леня.
— Пантелееву!
— Господи, Римма. Иногда твоя непосредственность выходит за всякие рамки.
— Непосредственность — это то, чего каждому человеку чуть-чуть недостает, — гостья выпустила струйку дыма в потолок. — Мы разучились быть просто людьми. Тебе так не кажется?
Лене нравилось смотреть на ее полное, подвижное лицо с дурацкой вишневой помадой на губах. Щеки ее походили на румяные булочки, только ждавшие лакомку. В глазах ее всегда прятались лукавство и игра. Римма коротко стриглась, не умела выбирать одежду и обувь, но при этом внушала впечатление цельной, гармоничной особы, которая живет в ладу сама с собой.
— Как у тебя с Ирой? — она заинтересованно уставилась на Леню, отставив руку с сигаретой.
— Не дождешься! Ты меня пугаешь иногда, Римма, своими вопросами.
— А сам ты как?
— Разве не знаешь? Кручусь как белка в колесе…
— А тебе это нравится?
— Не очень. Но что ж поделаешь?
— Самому себе стопоры надо ставить, Ленчик. Как-то все же жить по зову души.
— Не в этом мире, — улыбнулся Леня. — Слишком идеалистично.
— Наоборот, дорогой. Как раз в этом, — Римма откусила пряник и хлебнула чуть остывший чай. — По-другому — засосет… Что потом Богу скажешь?
— Я не скажу. Он и так все знает.
— Знает, но спросит, — назидательно подняла палец Римма. — Как преподаватель — сам знает, но спрашивает.
— Ты не можешь этого знать и говорить с уверенностью. Мне кажется, ни один человек на этой земле не имеет права говорить от имени Бога, о Его путях, о Его делах, о Его планах и о Его выборе. То, что человек или отдельные люди с дерзостью и по недомыслию судят, что угодно им, но что не угодно Ему, поучают друг друга и выдумывают о Нем все новые фантастические сказки — только грех человека.
