Всю ночь собрание тянулось. Одни записываются в колхоз, другие ждут, и хочется им, и колется. Сама я тоже не записалась, без отцовского разрешения нельзя. А отец меня ждал, спать не ложился. Расспрашивать начал о собрании. Говорю: давай, батя, вступим, обещают хорошую жизнь. В достаток войдем!
А он кулак мне под нос тычет:
— Это видела?
Не подозревала я, что, покуда на собрании сидела, меня сватать приходили. Да не кто-нибудь, а Микул Иван. У него лучшие в селе заливные луга, земли богатые, скотины два десятка голов. Весь склон Вычегды, где теперь мы капусту растим, ему принадлежал. Половина села на Микул Ивана батрачила, и мне тоже приходилось. С зари до зари, бывало, хребтину гнешь, Микул Иван погоняет не хуже того немца в имении. А осенью, когда расплачиваться надо, все норовит обмануть, хоть копейку, да недоплатит.
Дрянной человек, что и говорить. И Пашка — сын его, за которого меня сватали, — таков же. Два сапога пара.
Выйдет на улицу — живот впереди себя несет, ноги эдак лениво подволакивает. На масленой роже прямо-таки написано, что самый богатый он и самый главный.
А уж если на танцах появится, всех локтями растолкает, лучшую девку заставит с ним кадриль плясать. Будто по закону ему положено лучшее-то хватать.
Что-то раньше я не замечала, чтоб Пашка сохнул от любви ко мне. Да Микул Иван и не позволил бы ему жениться на батрачке. Просто времена переменились: забоялся Микул Иван новой власти, сообразил, что можно прикрыться чужой бедностью.
Отцу моему лестно с богачом породниться. Говорит про сватовство и ждет, что я тоже обрадуюсь. Только мне-то Пашка нужен, как таракан в молочной кринке.
— Чего молчишь?!
Не отвечаю, одежу скинула, на полати забралась.
— Аль жених не нравится? Хуже он твоего комсомольца с портками драными?!
Молчу, клубком свернулась, почти не дышу. Знаю — перечить отцу бесполезно, надо перетерпеть, покуда не остынет. А он к полатям подступил:
— Чего сопишь? Отвечай, не то шкуру спущу!
— Чего отвечать?
— Пойдешь за Пашку?
— Не пойду…
— Умом тронулась?! Так вправлю заячьи твои мозги!
— Не пугай, — отвечаю. — Не маленькая. Восемнадцатый год пошел.
— Ах, ты!..
Загремел чем-то у печки, догадываюсь — кочергу нащупывает.
— Сам, — говорит, — не сумел жизнь прожить, а тебя научу! Видит бог, научу! Быть тебе женой Пашки!
— Нет!
Он кочергой хрястнул по полатям, от доски щепка брызнула.
— Знай, — говорит, — до свадьбы уродовать не стану. Но ежели упрешься, убью… С голытьбой мыкаться не позволю!
