— Не помешают? Можно, однако, спрятать в буфет.
Но не спрятала, и они продолжали висеть, издавая легкий сухой звук, когда их задевали.
Сначала Лизе было все равно, где жить, а потом не раз келья эта, где все было чужое, нагоняла на нее тоску: убогая, темная и даже зловещая.
Клавдия Ивановна — женщина лет сорока, — только в первый день говорила Лизе «вы». Уже на другой день она приняла с ней тон грубовато-ласковый и стала называть «девонькой». Работала она где-то на почте. Лиза мало общалась с хозяйкой — то той, то другой не было дома, — и к тому же Клавдия Ивановна оказалась не любопытной и не очень разговорчивой. Лиза тоже о ней ничего не знала. Должно быть, была она хитра, судя по выражению ее маленьких, острых глаз, скуповата и недоверчива, потому что постоянно возилась с ключами, запирая двери, шкафы, комоды, когда куда-нибудь отлучалась. Эти ее привычки Лизу не задевали, ей только не нравился повелительный тон хозяйки, но, решив не ссориться, Лиза отвечала ей вежливо, а в общем не обращала на нее внимания.
На новой работе оказалось не так уж трудно. Лиза ухаживала за больными без брезгливости. Как бы они к ней ни относились — иные называли ее «нянечка», другие ласковее — «доченька», а третьи бывали нетерпеливы и раздражительны, — все равно она жалела их и не сердилась. Состояние их было ей непонятно: у некоторых вовсе ничего не болело, но она видела, что они мучаются. Некоторые, чаще женщины, часами кричали, и крик их напоминал звериный вой.
Другие целыми днями находились в неподвижности: стояли, сидели или лежали, не меняя позы и ничего не говоря. Лица их были страдальчески искажены или тупо непроницаемы.
Лизу удивляло, что люди эти, неподвижные и безмолвные, которых приходилось чуть ли не насильно кормить — она всегда тревожилась и огорчалась, если они отказывались есть, — к вечеру приходили в возбуждение, становились веселы и болтливы. Впрочем, такими они нравились ей больше, хотя и доставляли порядочно хлопот — в такие минуты у всех у них бывало очень много просьб.
Больные скоро Лизу отметили. Они ее не боялись, радовались, когда она дежурила, и часто просили около них посидеть: она слушала их нескончаемые, прерываемые то смехом, то слезами рассказы о родных, о работе, о своей болезни, о пережитом или о том, что угрожало.
Стоя с судном в руках, с узлом грязного белья или со щеткой, на которую была намотана мокрая тряпка, Лиза слушала их бормотанье, не решаясь уйти. И ей доставалось за долгое отсутствие.
