Арсений вышел. Дмитрий Николаевич повесил на место фотографию, разделся, дрожа от холодного и сырого воздуха — из окна дуло, — и лег на крепко набитый соломенный тюфяк; легкая пыль, поднявшаяся от тюфяка, защекотала ноздри. Запахло сеном. И снова вспомнилось Дмитрию Николаевичу то лето… Оно было таким далеким, что минутами думалось — было ли?
…Был ли он? Была ли Женя? Сейчас ему казалось, что она в другом мире и путь к ней заказан. Воспоминания, похожие на кадры старого фильма, шли своим чередом, не опровергая этого ощущения. Дмитрий Николаевич видел Женю тринадцатилетней, в платье с горошинами, длинноногую и с острыми локтями. Ее веснушки, и слегка выдвинутый вперед подбородок, и темные небольшие смеющиеся глазки, живые и быстрые, две косы каштанового цвета, отливающие медью, толстые, как жгуты, и круглый затылок, и белую дорожку пробора. У нее был румянец цвета шиповника на крутых скулах. У Жени были красивые тонкие руки с длинными пальцами; иногда они сжимались в крепкие кулачки, тянулись к его лицу и наносили увечья… Однажды она расцарапала ему подбородок — и ногти у нее тогда были не совсем чистые. Мать Арсения смазала ссадины йодом, а про Женю сказала, что она совсем не женственная и поэтому вряд ли выйдет когда-нибудь замуж. Женя заявила, что это и не входит в ее жизненные планы.
Да, подростком она была забиякой и драчуньей, почему же теперь она стала такой кроткой, такой послушной и никогда не выпускает коготков? Почему она позволяет ему себя обижать? Зачем отпустила его сюда? Может быть, ей удалось бы удержать его. Не нелепо ли «старику» пускаться в такое дальнее и бесцельное — да, сейчас ему так показалось — путешествие? Она царапалась, когда ей было тринадцать лет, а заметив на руках его или на лице следы своих когтей, залитые йодом, хохотала, широко открыв свой большой рот и показывая редкие зубы.
Татьяна говорила язвительно:
— Женечка, сейчас ты очень некрасива!
— Мне это все равно. — Но она затихала, и жалко смотрели куда-то в сторону ее, ставшие печальными, глаза.
В такие минуты она казалась Дмитрию Николаевичу похожей на прихворнувшую обезьянку, и ему было ее жалко.
Будто кто-то разбудил ее вдруг среди ночи и показал ей, ребенку, ее будущую неприметную судьбу, равнодушного мужа и неудачника сына. Да, сын его, который учится на плотника, бесспорно неудачник. Он не стал музыкантом, хотя мог им стать.
Была ли Женя с ним счастлива? Да, какое-то время. Когда она так неожиданно похорошела. Он осторожно брал ее за руку и, разглядывая розовую ладонь и продолговатые ногти, аккуратно подстриженные, говорил шепотом:
