Пробуждаются осязание, обоняние, вкус.
Зябкий ветер с залива сталкивается с резиновым воздухом метро.
Едкий «Беломор» перевит жемчужной нитью черёмухи.
Жареная корюшка, винегрет, бородинский хлеб —
Память наполняет тарелку.
Присоединяются слух и зрение.
Говор толпы пестрит, как лоскутное одеяло.
Бронзовая рука воздета к небесам.
Небо подступает так близко к земле,
Что то и дело захлёстывает лицо,
Затопляет глаза и уши.
Наконец заполняется сердцевина.
Возвращаются голоса и лица
Тех, кто есть (постаревшие, но пронзительно узнаваемые),
И тех, с кем уже никогда не будет встречи.
Остаётся только приладить осколок зеркала,
Чтобы и я…
Но поздно. То, что было мозаикой,
Пришло в движение, заполнило пространство.
Мне оно уже не подвластно.
Да и с самого начала
Во мне здесь не было особой необходимости.
Я привыкла доверяться самолёту.
Ускорение пронзает пустоту,
Мятный, сладкий холодок на взлёте,
И полёт не ощущаешь на лету.
Где-то там, над облаком наркозным,
Где не сон, не смерть, а забытьё,
Изредка бросаешь взгляд бесслёзный
Вниз, на тело распростёртое своё.
Что судьба со скальпелем разлуки?
Я внутри, в серебряной игле.
Гул моторов остальные глушит звуки.
Безымянны огоньки во мгле.
Посмотрю на окно:
«Интересно, а снег там выпал?»
На часах моих полночь —
Значит, там рассветает.
Там, где стёрся мой след
И мой голос эхо забыло,
Там, где только печаль моя
Тайком обитает.
Просыпается город далёкий —
И мне не спится.
Просыпается город озябший —
И мне тревожно.
Из любви можно выковать
Горечь и даже ярость.
Но её превратить в забвение
Невозможно.
