Во-вторых, рано утром в институт являлась одна представительница разряда служивых женщин, уклончиво именуемых техничками, которая вечером убирала в райпотребсоюзе, а по утрам прирабатывала на полставки в Подольском Пищевом.
Еще Честертон заметил, что нет лучшей шапки-невидимки, чем униформа обслуги — почтальона или дворника. Вот и тетя Груша: на вопрос Сергея, был ли кто-то в институте, честно ответила, что посторонних никого не было… Технички — разве ж это посторонние? Однако лукавство ее заключалось в том, что эта самая Тонька Вяльцева, непутевая, взяла моду приводить с собой на работу своего Генку, который в школу временно не ходил, а сидел дома в карантине.
Вначале тетя Груша строжилась:
— Да нельзя ж, Тонька, тут приборы разные, химикаты, е-ве-емы, неровен час — разобьет или какую гайку свинтит?! А мне отвечать? Не положено!
— Ну теть-Груш, — заныла Тонька, размазывая дефицитную «Ленинградскую» тушь. — Ну он тихонько посидит, уж я пригляжу. Глаз не спущу! Как же мне его одного оставить, весь двор — сплошные хулиганы, ведь это ж сАтаны, а не дети, и чего сотворят — год думай, не сообразишь.
— Дома закрой, — сурово посоветовала тетя Груша.
— А дома закрыть — не подожжет, так потоп устроит! — всхлипнула Тонька. — Давеча вот кота к зонтику прилаживал, парашют, вишь, изобретал, каторжник, еле спасли животную с дерева. А зонтик-то японский, двадцать рублев… Ты ж не по-казенному — ты по-свойски рассуди! Дитя ж родное, без отца рОстить каково?.. А я тебе тоже по-свойски — тут она перешла на шепот — орехов торбочку подкину, а то медку с дедовой пасеки, помогать нам друг другу надо, кто ж нам, бабам, поможет, когда не сами себе… Уж я пригляжу, все лучше на глазах материных…
— Да так-то оно так, — вздохнула тетя Груша. — Ну смотри, Антонида. Чтоб ни-ни, тише воды, ниже травы, упаси бог, зав охраной увидит, прогрессивки лишит!
Так и уговорила ее Антонида. Да и медком тетя Груша соблазнилась… И по утрам старательно делала вид, что не замечает круглой стриженой Генкиной головы в пятнах зеленки, когда он тишком прошмыгивал в институт, прячась за потертую материну кошелку.
Так было и в то роковое утро. Заспанный Генка проскользнул мимо обшарпанной кафедры, за которой восседала тетя Груша, и был оставлен матерью в лаборатории со строгим наказом — ничего не трогать. Сама она, бормоча «ишь, накурили здесь», отворила окно, собрала со столов грязные чашки с окурками, торопливо размазала по полу шваброй воду и поволокла ведро в соседний кабинет.
