Все это настолько глупо и противно, чтобы писать об этом — Л. В. [Monk: 151].
Через два месяца Витгенштейн опомнился и написал Муру спокойное письмо, в котором попросил нечто вроде извинения. Но все это уже было слишком — даже для Мура. «Думаю, мне не следует ему отвечать, — записал Мур в дневнике, — потому что я не хочу его больше видеть».
Так Витгенштейн покончил с Муром и Кембриджем — на долгие 15 лет.
Мур по прошествии времени остался самим собой. Витгенштейн защитил в Кембридже диссертацию на степень доктора философии в 1929 году при активном содействии Мура и Рассела, которые были его, выражаясь привычным нам языком, «оппонентами». О том, как происходила «защита», мы расскажем в главе, посвященной второму — Большому кембриджскому периоду в жизни Витгенштейна.
Второе рассуждение о формах жизни
С предзакатных зияющих вершин нашего более чем сомнительного постмодернизма с грустью и удивлением взираем мы на дела и манускрипты былых времен. Мы видим — впрочем, довольно неясно — остроконечные шпили Кембриджа — града Китежа, уплывающего в бесконечное. С грустью потому, что, несмотря или благодаря потугам запечатлеть прошедшее, а то и дерзостным попыткам повернуть стрелу времени вспять, что пытался сделать еще в то незабвенное время сэр Артур Эддингтон, за что и был нелицеприятно оборван героем нашего правдивого повествования, записавшим однажды: «когда Эддингтон говорит, что время может изменить свое направление, то это означает не более того, что мы можем изменить направление своих прогулок» («Культура и ценности» [Wittgenstein 1982]), несмотря на все это или благодаря всему этому, прошедшее как было, так и остается прошедшим. И нет уже никакого Витгенштейна, а есть только книги, но кто их написал, достоверно доказать уже невозможно.
С удивлением же взираем мы на остроконечные башни кембриджского кремля потому, что и сами эти наши зияющие вершины тоже скоро пропадут в неведомом паттерне нового столетия, нового тысячелетия и новой эры, эры Водолея (а Людвиг, родившийся 26 апреля 1889 года, был Тельцом, а мы с вами, читатель, навеки неизбежные и неизбывные Близнецы, и ни ему, ни нам, быть может, как это ни грустно, не найдется места в новой, некоторым легкомысленно кажущейся многообещающей, эпохе). И еще удивляемся мы, что к высотам этим ведут (малопроходимые, впрочем) тропы из тех самых времен, когда Бертран и Людвиг, когда Людвиг и Дэвид, когда Джон Мейнард и Джордж Эдвард, когда Джеймс и Марсель, Франц и Уильям… Да, именно тогда ковалась наша эпоха, в сырых кварталах Дублина, в потных апостольских кембриджских кельях, в Тринити-колледже и в Колледже Тела Христова, в Клубе Моральных Наук и в Совнаркоме, в Венском филармоническом оркестре и в трагическом выстреле придурка Гаврилы Принципа-Градуса, и в последнем вздохе невинного эрцгерцога.
