) — это просто разные языковые игры, как, например, футбол и шахматы. Поэтому применительно к жизни, к реальности, о которой мы очень мало знаем (Ю. М. Лотман писал, что знать, что такое реальность — это значит, во-первых, «знать, как она устроена, во-вторых, знать, чему она служит, в-третьих, знать, что с ней будет в ближайшем будущем. Ни на один из этих вопросов относительно жизни мы ответить не можем»
[Лотман — Цивьян 1994: 7]), закономерно использовать понятия, которые мы используем применительно к литературе. То есть, прежде всего —
сюжет, стиль и
жанр. Это хорошо понимали русские ученые 1920-х годов — формалисты, как их называли их противники марристы (ученики академика Н. Я. Марра, автора скандального «нового учения о языке», гениального ученого-авангардиста. Прежде всего это Ольга Михайловна Фрейденберг, книга которой «Поэтика сюжета и жанра» изданная впервые в 1937 году и переизданная в 1997-м, до сих пор поражает своей близостью к идеям языковых игр и форм жизни
[Фрейденберг 1997]). И наконец, русский структурализм, преимущественно в лице своего лидера Ю. М. Лотмана, в 1970-е годы независимо от Витгенштейна думал во многом сходным образом. Ю. М. Лотман писал об этом так:
Бытовое поведение приобретает законченную осмысленность лишь в той мере, в какой отдельной цепочке поступков на уровне реальности может быть сопоставлена последовательность действий, имеющая единое значение, законченность и выступающая на уровне кодирования как некоторый обобщенный знак ситуации, последовательности поступков и их результатов, то есть сюжет. Наличие в сознании определенного коллектива некоторой суммы сюжетов позволяет кодировать реальное поведение, относя его к значимому или незначимому и приписывая ему то или иное значение единицы знакового поведения: жест и поступок, как правило, получают теперь свою семантику и стилистику не изолированно, а в соотнесенности к категориям более высокого уровня: сюжету, стилю и жанру [Лотман 1977: 81] (курсив мой — В. Р.).
Но и Лотман не делает последнего шага, оставляя, так сказать, лазейку для материализма. Для него жизнь делится на культуру и некультуру, он не хочет понимать, что природа это тоже культура. Витгенштейн, конечно, понимал это. В начале 1980-х годов Лотман ввел понятие семиосферы, которое, казалось, сближало культуру и природу; во всяком случае, образ «семиотического пространства», которое живописует Ю. М. Лотман, безусловно впечатляет. Вот что он пишет в книге «Внутри мыслящих миров»:
