Но все оставалось по-прежнему. Гвэрлум только что собственными руками убила человека. Хорошего, мужественного человека, воина, который вышел из тяжелой битвы живым и уже шел на поправку.
В тот миг Гвэрлум даже не подумала о собственной участи, о том, что убить боярина — страшное преступление, что ее почти наверняка схватят (ведь свидетели есть!) и поступят как с убийцей. Ее сотрясало горе. Мир предстал ей пустым, безнадежным, лишенным добра — одна только оскаленная, отвратительная харя таращилась на нее из темноты. Эта харя имела множество личин, однако все они обладали общим выражением: Пожега, столь мудрая и суровая, Сольмира — сладострастная, с неестественно увеличенным от размазанной крови ртом, увечный мальчишка-полуидиот, пускающий слюни…
Гвэрлум пошатнулась, ухватилась рукой за стену и закричала…
Вбежав, Эльвэнильдо бросился к ней.
— Ты что? Гвэрлум! Что случилось?
Гвэрлум продолжала пронзительно вопить. Она не замолкала ни на миг — казалось, ей даже не требовалось переводить дыхания. Эльвэнильдо никогда не думал прежде, что звук может быть настолько материальным. Конечно, эльфийское пение и звон гитарных струн в состоянии создать настроение. Но сейчас, в комнате, где кричала Наташа, невозможно было ни смотреть по сторонам, ни думать. Здесь существовал только этот отчаянный, пронзительный вопль, исторгаемый из самых глубин разочарованной, истерзанной души. «Так кричит грешники в аду», — смятенно подумал Сергей.
Следом за ним вошел Лавр. На него, казалось, истерика Гвэрлум не произвела столь сокрушительного впечатления. Оглядевшись по сторонам, Лавр метнулся к постели боярина.
Лицо умершего уже приняло успокоенный вид, расслабилось. И все же в раскрытых глазах по-прежнему скакал страх. Как будто этот страх оказался живее, чем человек, им пораженный.
Лавр осторожно положил ладонь на веки боярина и закрыл ему глаза. Затем сложил разметавшиеся в агонии руки. Сел рядом на постели и задумался.
Авдейка бросился перед ним на колени, зарыдал.
— Умер барин твой, — сказал Лавр ему ласково. — Ничего не поделаешь.
Авдей склонился головой до самого пола. Все его тело сотрясалось от плача. А затем, выпрямившись и глядя Лавру в лицо, Авдей проговорил:
— Это все она… ведьма! Не она — встал бы мой Андрей на ноги. Уж я-то его знаю. Сколько раз от самого краешка оттаскивал!
— Что ты говоришь? — тихо вскрикнул Лавр. — Какая ведьма?
— Такая! — Авдей повернулся заплаканным лицом в сторону Наташи. — Явилась. Лебедь белая! Приплыла. Я, говорит, тебе питье, батюшка, принесла. А он еще, голубь мой, обрадовался. Спасибо, говорит. Милая. Или как-то так он ей сказал. Она ему чашку под губы и сунула. А он же у меня как дите доверчивый, взял да выпил. Думает, коли у родственников в дому, так и дурного не жди… Тут-то и случилось…
