В страшной тесноте бились уже не саблями и не копьями — ножами да кулаками, и то размахнуться как следует не удавалось.
Дивное диво — в этой страшной сече Андрей не получил ни царапины. Старые раны — и те как будто отступились на время, дали воину ощутить праздник.
Разбитые сарацины казанские бросились бежать на царев двор, а воины православные приблизились к их последнему укрытию и перебили, не разбирая, всех: и мужчин, и женщин, и потекла кровь по улицам, точно вода в дождливый день… Спустя столетия находили здесь отсеченные от тел черепа, и глупые дети таскали кости погибших защитников Казани, покуда не вмешались краеведы и не распорядились похоронить потемневшие от времени кости в общей могиле, с малым хотя бы благоговением.
Тогда же была разрушена красивейшая мечеть Кул Шариф, похожая на эмирский дворец Казык Йорты, который, однако, превосходила размерами и была украшена гораздо более изысканно. Восемь ее минаретов напоминали о восьми провинциях Булгарского государства, купол — о власти сеида, месяцы — о всевластии аллаха.
Спустя столетия, в 1995 году, эту мечеть начали возводить снова, и уже вскоре из-за белых зубцов казанского кремли, изумляя контрастом, глядели бок о бок луковки-купола русской церкви и тощие, как борзые псы, кусачие минареты мечети Кул Шариф…
…Часть казанцев бросилась бежать к воротам. Там началась самая настоящая паника. У ворот давились, толкали друг друга. Те, кто прорвался, помчались к бесу, норовя там спрятаться от вражеских копий и сабель.
За беглецами поскакал отряд князя Щенятева — перебили многих, уцелели единицы. Вся земля от реки Казанки до самого леса была устлана окровавленными телами. И в городе ступить было некуда — повсюду мертвецы, сложенные, как поленья для костра, друг поверх друга. По реке плыли, точно бревна, на лугах за Казанкой…
По велению царя Иоанна все мужчины в городе были перебиты, а женщины и дети взяты в плен. Не найдется теперь ни одного русского ратника, который не держал бы татарских пленников при себе; зато сколько русских людей освободили из многолетнего плена — сказать страшно.
Палицкий своих пленников в Москву отправил, а сам двинулся тихим шагом на богомолье. Знал, что не доживет до конца года, не «оздравеет». А Авдейка еще крутится поблизости, еще надеется на милость Божию, на то, что оживет любимый барин, восстанет с одра и снова будет весел и бодр.
— Не нам, не нам, Господи, но имени Твоему, — бормотал Андрей, — даждь славу. Настави нас, Господи, на путь спасения и даруй ми пострадати за имя Твое святое и за порученное мне от Тебя христианство… Никак не могу терпети я христианства гиблюща; да како нарекуся: се аз и люди, яже ми дал есть, а иные наши недруги…
