Харузин постоял немного, а после проник в храм. Один стрелец стоял у стены и, не стыдясь, плакал, другой молча озирался по сторонам, как казалось, примечая любую мелочь.
Вошли еще несколько человек, притащили скобкарь. Там плескала вода, над которой поднимался пар. В большой луб несколько баб собирали грязь. Они бестрепетно входили в алтарь — церковь придется переосвящать после того, как ее отчистят от земной грязи, так что старый запрет переступать алтарную границу был забыт. Известно ведь, что никто так не приберет, как женщина.
Ветошками начали уже протирать стены, освобождая старые росписи от омерзительных потеков. Харузин вдруг залюбовался, когда увидел, как из-под руки с тряпкой выступает — как будто чудом — строгий лик и многослойная одежда, полупрозрачная, окруженная воздухом. Фреска словно бы дышала. Никогда прежде Харузин не любил того, что именуется «древнерусским искусством». Иконы ему еще нравились — яркие пятна. А фрески, коими многословно восхищались авторы альбомов по искусству, неизменно оставляли равнодушным.
Ничего удивительного. Питерский парень и не мог видеть настоящих фресок, если только не совершал экскурсий по «Золотому кольцу» русских городов. А они таковы, что ни одна фотография не передаст их во всей полноте.
Фреска «дышит», живет собственной жизнью, настолько потаенной, что она ускользает даже от самой лучшей оптики.
И почему нужно было очутиться в далеком прошлом, да еще в оскверненном храме, чтобы понять это? Харузин пожал плечами. Удивительно все устроено в мире. Если не выразиться крепче.
Он наклонился и поднял икону. Осмотрел ее внимательно. Не хватало лишь нескольких щепочек, но они нашлись почти сразу. Судя по следам, кощунники топтали святой образ ногами. После этих-то ударов и отлетело от доски несколько фрагментов. Харузин поднял и их. Завернул все в платок, который взял загодя из дома, и не таясь вышел.
Отличный способ совершить кражу произведения искусства. Все в точности по грустному фильму «Старики-разбойники». В детстве это кино воспринималось как чертовски смешное. Ну надо же, вломились два старикана в музей и сперли картину, а этого никто даже не заметил! Когда Харузин стал чуть постарше и сделался существенно более чувствительным — эльфу и менестрелю чувствительность пристала — фильм его огорчил, и он плакал почти всю ночь. Ужасная штука — старость.
Однако ни в детстве, ни потом Харузин и представить себе не мог, что воспользуется старой советской кинокомедией как практическим руководством к действию. Вот уж верно сказано: лишних знаний не бывает.
