Он посмотрел вокруг заблестевшими вдруг глазами и погас.
— А смеху тут никакого нет, — холодно закончил он.
Тут легло над костром молчание.
Связной вытряс из своей кружки последние капли чая, уложил кружку и ближе подошел к костру.
— Не про то у вас разговор, — начал он примирительно. — Тут дело политицкое. Ведь Овсянников, кто он теперь выходит? Дезертир, предатель, изменник.
На это никто ничего не ответил, а связной обтер губы и продолжал:
— Это маловажно, что у нас сейчас не война. А все-таки он — дезертир, выходит, с фронта.
Подошедший вдруг тихо засмеялся.
— Дурак человек, как я погляжу, — мотнул он головой, — все он свою глупую мыслишку про себя держит. Вот хоть бы Овсянников: взял да убег. А теперь где-нибудь сидит да плачется. Чуда-ак…
— И раньше бегали, — сказал кто-то тонким, почти детским голосом. — К нам в станицу один прибег. Еще при царе.
— Так-то ж при царе. Вот непонятливый, — удивился рябой. — При царе же то…
— Да я ж ничего. Я только к слову… — забормотал тонкий голос и сник.
— К слову. Оно надо знать, какое слово к какому идет. Слова свой строй любят, — назидательно помахал ножом рябой.
— Я иначе на это дело скажу, — продолжал он потом. — Вот послали нас, к примеру, картоху чистить впятером. А один возьми да сбеги. Его дело дурацкое, а нам-то, четверым, за него работать…
— Ему, говорят, письмо из дому было, — перебил подошедший. — Он, может, об доме и заскучал…
— Письма эти всегда в расстрой приводят — это верно, — согласился рябой. — У нас одному бойцу жена такое письмо прислала, что и при смерти она, и хозяйство завалилось, и ребенок болен, а он парень был ушлый, да и писани ей в ответ: не пиши ты мне, мол, брехни, а то и совсем домой не вернуся. Ну, жена и свиноватилась: мол, все это выдумала; думала, отпустят тебя твои начальники.
Связной еще ближе подошел к костру.
— Это не факт, что письмо, — сказал он. — Из-за письма с фронту не бегают. А хоть бы и померла жена — разве ты могешь свою оружию бросить? Это он бросит, я брошу — что ж будет?
Молчавший все время высокий боец, которому фамилия была Мовчан, что он и оправдывал своим всегдашним поведением, воткнул нож в картошку и вдруг сказал глухо:
— Воевать придется — я тому Овсянникову первую пулю в лоб.
Раздался конский топот: возвращались коноводы с базы, ездили за продуктами. Один из них подошел к костру — в поводу держал лошадь — и жадно спросил:
— Чайку нет, а?..
Он был в грязи, липкой и еще мокрой.
— Где это ты так? — спросил у него повар, протягивая кружку чаю и кусок сахару.
