– А что, может быть, ещё молебен?
И я думал: раз так, то можно ещё молебен. И если он скажет: ещё два молебна – пусть будет два молебна. Потому что я уже и ног своих не чувствовал, и даже тело перестал ощущать, словно состоял из воздуха. Что-то было в этом грандиозное. Эмоционально богатое. Я не знаю, как сейчас, потому что сейчас там, я думаю, тысячи людей, всё организовано, а тогда лишь только начиналось. И мы шли вокруг монастыря ночью, вдоль ручейка, спотыкаясь о камни. И нельзя было терять след тени перед тобой, иначе собьёшься. Это было волнующе. И помогало духовно.
Наверное, отсюда же, из этого корня, растёт тяга русских людей к старцам. Сам я к старцам никогда не обращался, хотя имел какое-то понятие о том, что такое духовное отцовство и как нужно стать прозрачным для своего духовного отца. Этого нет у протестантов и, по-моему, никогда не было в такой степени в католицизме. Потому что западный верующий не нуждается в слишком тесном посредничестве.
Говорю это, абсолютно не осуждая роль духовных отцов. Более того, прожив в “два захода” десять зимних и десять осенних дней на Соловках, я понял, как это работает. Зимой люди как бы в плену. Вся связь с “большой землёй” – это маленький самолётик раз в неделю. Он привозит почту, овощи, лекарства, доставляет и забирает немногочисленных пассажиров. А билет стоил несколько лет назад шесть тысяч, сейчас, наверное, ещё дороже. Получается, люди забаррикадированы на своём острове и нуждаются в духовнике, который будет их морально поддерживать. Действительно, или ты теряешь ориентиры и направляешься в сторону трактира, или получаешь отцовскую помощь. Поэтому монастырь так важен для самих островитян. Я говорил с молодыми людьми на Соловках. Один был преподавателем математики, другой – русского языка в местной школе. Оба подтвердили: так и есть.
Во время наших паломничеств по России были и смешные, и по-своему трогательные случаи: мы с женой приехали в Псково-Печорский монастырь, направились в знаменитые пещеры, к мощам. У входа нас встретила огромная, драгунского роста и сурового вида женщина. Чем-то она напоминала дракона.
– Вы куда это?
– В пещеры.
– Нельзя, у вас нет заявки.
Никакие уговоры не действовали. Мы сели на лавочку и стали кротко ждать в сторонке. Через какое-то время тот же самый женский дракон повернулся в нашу сторону и ласково-ласково сказал:
– Проходите, голубчики…
А вот с российскими протестантами столь тесные отношения у меня не сложились, как ни странно, хотя я сам – протестант. Ирина Емельянова рассказывала мне, как ей в лагере помогали крепкие женщины-баптистки, которые пели свои молитвы и гимны перед началом работы. Она говорила, что без них она бы не выжила… Но я был у баптистов несколько раз в Москве и даже, совершенно случайно, попал на великое событие – приезд Билли Грэма. Надо сказать, что это было довольно смешно. И даже в каком-то смысле жалко. Потому что Билли Грэм объяснял этим московским баптистам, как надо выживать при тоталитаризме и освободиться от коммунизма. Скорее, они могли дать ему такой урок. Да, это были официальные баптисты, а не подпольные, но и у них, в отличие от американского проповедника, был опыт реального выживания – и реального сопротивления. Я был потрясён полным отсутствием такта со стороны Билли Грэма и окончательно перестал уважать его.
