Глава 10
Свобода приходит нагая
Сергей Юрский: что такое слава по-русски? – Из ножей выскакивают лезвия. – Повсюду разврат! – Русские европейцы и русские неевропейцы. – “Ваш гость решил покончить жизнь самоубийством!” – Русский язык до Киева доведёт. – Солженицын: “Возникни, не дай бог, русско-украинская война – сам не пойду на неё и сыновей своих не пущу”.
Советское уходило медленно и болезненно.
Путешествуя по перестроечной России, нужно было помнить, что свободы передвижения стало больше, а материальных возможностей – меньше. Всюду были длиннющие очереди за бензином, за хлебом, даже в Москве. Казалось, страна вообще не выйдет из этого хаоса. Вышла, к счастью. Но в те времена нужно было изворачиваться – или как минимум иметь блат. Вот тогда я понял, что такое слава в России, особенно если человека зовут Сергей Юрский. Мне как-то нужно было купить билет на поезд Москва – Ленинград, я отправился в кассы, там были очереди страшные, не пробиться. А когда пробиваешься, тебе довольно грубо отказывают.
Вернулся ни с чем. В тот приезд я остановился у Игоря Виноградова, а Сергей Юрьевич, как было сказано, жил в соседнем доме. Мы кинулись ему в ноги: помогите. И он согласился, мы поехали вместе. Вошли в зал, и вся огромная очередь разом, не сговариваясь, расступилась.
– А, Сергей Юрьевич, пожалуйста, проходите.
И в окошке та страшная старуха, которая всех отправляла восвояси, радостно улыбнулась:
– Чем я могу помочь?
Тем не менее странствовал я по новой России много, видел разное – и надежды, и разруху. Огромные проспекты без единой лампочки. Города в непроницаемой тьме. Как-то в Свердловске, ныне Екатеринбурге, мы с коллегой довольно поздно возвращались от художника Воловича, у которого я купил симпатичную картину (она у меня до сих пор висит, напоминает о той эпохе, когда не было никакого транспорта, никаких такси, ничего не было). Шли пешком. Вдруг на пустой непроницаемо-чёрной площади появляются трое мужчин, направляются к нам, и мы видим, как из ножей выскакивают лезвия. Кончилось неплохо, мой коллега шепнул мне: “Только молчи, чтобы они не поняли, что ты иностранец”, – и как-то их уболтал. Но эпизод неприятный. Тем более что, когда мы добрались до гостиницы напротив вокзала, старуха-сторожиха не хотела нас пускать, боялась. А вдруг мы воры, вдруг мы тоже разбойники. Пришлось стучать минут пять, прежде чем она смилостивилась и открыла.
Был я в перестроечное время и в Красноярске, встретился с Виктором Астафьевым, побывал у него на даче в Овсянке; зимой он там не жил, поэтому дом не топил. Но мы топили наши внутренности известными жидкостями, как надо в России топить себя, когда нету другого способа. Он был в хорошем настроении, но проклинал, как всегда, местные власти, коммунистов, мэра. Можно сказать, что это был его стиль жизни.
