А у него голос своеобразный, он говорит, словно ржёт, как конь. Ни с кем не перепутаешь, так что я понял, кто это, как только он открыл рот.
– Жан Жозе, как я могу вас не узнать. Я очень рад, что вы в добром здравии.
– Да-да-да, мне удалось выжить. И представьте себе, что наши передачи выйдут теперь, через двадцать лет, на канале Histoire, то есть “История”.
И представьте, то, что когда-то казалось дидактическим и никому не нужным, теперь востребовано, повторяется по многу раз, имеет успех. Особенно интервью с Пьером Паскалем, чему я, сказать по правде, ничуть не удивляюсь, а только тихо радуюсь.
Глава 7
Женева: провинция без моря
“Железный занавес” открыт на выезд. – Ефим Эткинд подыгрывает Ивану Крылову. – Андрей Амальрик обижается на Владимира Набокова и немного на свою жену. – На пути к испанским троцкистам: страшная кончина диссидента. – Один день с Александром Исаевичем.
В шестидесятые годы я не бывал в Советском Союзе, что не помешало мне увлечься Солженицыным. Его “Один день Ивана Денисовича” я прочёл в больнице, где лежал после алжирского ранения, – поскольку был подписан на “Новый мир”, журнал приходил прямо в армию. Читал я и диссидентов, причём задолго до того, как Брежнев решил: ладно, вы всё равно не с нами, уезжайте на Запад, – и они нахлынули к нам. Это решение стало для Запада подарком – и невосполнимой потерей для русской культуры. Да и русской жизни. Самим диссидентам это кое-что давало: свободу, передвижение, творческую независимость, но отнимало едва ли не большее – связь с почвой, читателем, слушателем. Я всегда повторял в этой связи слова Иннокентия Анненского: “И было мукою для них, что людям музыкой казалось”.
Как бы то ни было, после 73-го, 74-го года мы получили Синявского, Максимова, Ростроповича, Вишневскую, Эткинда… Никогда не забуду женевский концерт Александра Галича в большом университетском салоне, целиком заполненном. Галич сидел как бы с угла, не по центру; его сутулая фигура, высокий лоб, тонкие усики были очень выразительны. “Облака плывут, облака не спеша плывут, как в кино…” Я ещё раз вживую услышу его сильный голос на том самом Венецианском биеннале, посвящённом диссидентской культуре, вскоре после которого Галич погибнет от удара током в своей парижской квартире, служившей ему одновременно и студией.
Постепенно я со всеми познакомился, с кем-то сошёлся ближе, с кем-то держался на определённой дистанции, а с некоторыми, как с Эткиндом, сдружился на всю жизнь.
