Люсиль пришла к русскому языку и к России другим путём, непохожим на мой и тем более на путь Паскаля. Её отец, офицер, попал в плен к немцам и провёл в нём почти пять лет, подобно моему дяде по отцу. Пленные французы, конечно же, недоедали, но по отношению к ним немецкая армия соблюдала все конвенции о военнопленных – в отличие от советских, как мы знаем. Увы. Единственное, французским офицерам было нечем заняться, они скучали и давали друг другу уроки. Среди прочего – уроки русского. Мой тесть так и не выучил язык союзников, но, освободившись, дочь свою записал в лицей, где преподавали русский – язык победителя Сталинградской битвы. (Сам он не был коммунистом, но всегда голосовал за них, говоря по-современному – протестно.)
Когда я приехал свататься, он сыграл традиционную французскую комедию. Поставил три бокала с красным вином и сказал:
– Вы хотите мою дочь – хорошо. Но я должен проверить, разбираетесь ли вы в винах. Пробуйте из каждого стакана и говорите, какое вино в каком.
Там было бургундское, бордо и как раз алжирское, то есть грубое. Ну, я вышел победителем, поскольку трудно было ошибиться.
Мы с Люсиль вскоре поженились, семь лет жили в Тулузе, потом перебрались под Париж, в Saint-Germain-en-Laye, в ту самую квартирку, которую нам помог купить Пьер Паскаль. Люсиль преподавала в лицее, а я регулярно ездил в Лилль, где мне предложили место. А через год принял назначение в Университет Нантер под Парижем.
И тут в моей жизни произошёл новый поворот.
“Это хуже Шоа!” – “Не говорите глупостей!” – Седой студент, ровесник русской революции. – “Ромм, вы сталинист! И ваш Эйзенштейн тоже!” – Что делать, если ангелы ведут себя как бесы.
С Нантером вышла целая история: я оказался там в 1968 году, когда вспыхнуло восстание студентов. Все знают о Мае 68-го и Сорбонне, но на самом деле всё началось с Нантера, где 15 января студент Кон-Бендит во время митинга вступил в стычку с министром образования, после чего произошли первые столкновения с полицией. 22 марта радикальные студенты заняли здание университета, это у нас теперь считается великой датой. Волнения мгновенно распространились по университетской Франции, да и по всей студенческой Европе. Занятия отменили. Мы, преподаватели, жили словно на военном положении и были окружены местными, так сказать, омоновцами. Спорить со студентами нам было довольно сложно, особенно во время митингов и собраний. Одна разъярённая студентка сказала:
