В 1960 году умер Борис Леонидович, 30 мая. В больнице, где он провёл последние дни, я его не видел – туда пускали только Ольгу Всеволодовну, и то когда его жены не было: им нельзя было пересечься. А похороны в Переделкине помню как сейчас. Вносят гроб. Андрей Синявский, Генрих Нейгауз. Марина Юдина играет на рояле, пока ещё не началось прощание. Потом все мы идём в сторону кладбища, через патриарший храм. У могилы Валентин Фердинандович Асмус говорит речь, потом не помню кто, десятки людей наизусть читают стихи Пастернака…
Мы с Ириной оставались возле пастернаковской могилы долго, часов пять. И всё это время звучали его стихи. Я всегда любовался и любуюсь умением русских читать наизусть. Может быть, это уходит сейчас, как и бытовое пение во Франции, но тогда все имели огромный запас стихов. Это было потрясающе, пробирало насквозь.
А вскоре после похорон в доме Ольги Всеволодовны и Ирины прошёл обыск. И тут уже всем, включая меня, стало ясно, что события идут к трагической развязке: аресту и суду. Меня же опять положили в больницу. Всё было ещё серьёзнее, чем в первый раз; тело покрылось волдырями, поднялась и держалась запредельно высокая температура… Ирина до сих пор убеждена, что причина ровно та же, что позже будет у болезни Солженицына, – какой-то укол, может быть, зонтиком, отравление, кризис.
На сей раз меня поместили в отдельную стерильную палату со стеклянными перегородками, которые были занавешены. Раз в день, ровно в час дня, каждый пациент поднимал свой занавес, чтоб смотреть на других. Это было развлечение, я видел длинный-длинный ряд лиц, белые простыни, койки. И вдруг в этом стерильном пространстве появляется таракан, такой большой, прусак.
Я звоню. Медсестра входит.
– У нас тут таракан!
Я был уверен, что она придёт в ужас. Ничего подобного! Улыбается и ласково говорит:
– Ой, какой миленький!
Опять же – такое возможно только в России.
Как только меня выписали, мы с Ириной отправились в загс, подали заявление на вступление в брак, так это называлось. Ну, сколько времени требовалось на ожидание? Три недели, я думаю, не больше. Свадьба должна была состояться 10 августа. Но жениться нам не дали – меня выдворили из Советского Союза “в двадцать четыре часа” 6 августа 1960 года. Не “по-старому”, не в день Преображения, как в гениальных стихах Пастернака, а “по-новому”. Выглядело это как задержание. Меня окружили люди в форме, думаю, человек шесть. Один очень учтиво сказал:
