В Пскове не было иностранцев со времён войны. Ещё многое стояло в руинах, было разрушено. Церкви без куполов и крыш, разрушенные колокольни. Не были закрашены надписи немецких солдат на стенах домов и храмов: у меня есть много фотографий того времени. Тем не менее мы с Женевьевой и Жан-Полем очень полюбили Псков, старались увидеть все церкви, все монастыри. А лет десять тому назад я вернулся и искал ту гостиницу, в которой мы когда-то жили. Помнил только одно: прямо перед входом стояла знаменитая стандартная скульптура, которая в дохрущевские времена тиражировалась во многих городах: рядышком сидят Ленин и Сталин, и Сталин покровительственно положил руку на плечо Ленина. Особенность псковского экземпляра заключалась в том, что после XX съезда директор гостиницы просто взял пилу и отпилил фигуру Сталина, а рука на ленинском плече осталась. Ну, естественно, потом памятник убрали, я его зря искал.
Но это всё разрозненные детали, периферия памяти; в центре моего личного жизненного сюжета были и остаются Ольга Всеволодовна и Ирина. С Ириной мы подружились сразу же, в первый мой приезд. Но влюблённость вспыхнула, когда я вернулся, в октябре 1959-го. “Классик” благословил наш союз. Это был исключительный период в моей жизни: я был на золотой тучке, хотя уже вовсю приближалась гроза. Я тогда познакомился у Ивинских со многими людьми – например, с дочерью Цветаевой Ариадной Эфрон. Мы вели с Ольгой Всеволодовной бесконечные разговоры, полные надежд и разочарований. Она была жизнерадостный человек, всегда весёлая, энергичная, но за этой жизнерадостностью уже скрывалась тревога, конечно.
А я жил почти беззаботно, не догадываясь об опасностях. Но в какой-то момент угодил в больницу. Что случилось, что именно – до сих пор непонятно. Мне стало по-настоящему плохо. Не просто неприятно, а совершенно невыносимо. Я как будто не чувствовал головы, хотя сознание сохранялось. Моя больничная койка стояла прямо на огромной лестнице, потому что больница была переполнена. Слышал разные разговоры, один запомнил. Лежачие больные спорили, где лучше следят за лошадьми – в колхозах или в совхозах? И пришли к общему заключению, что ужасно и здесь, и там. А главное:
– Хорошо там, где нас нет!
Типичная русская философия.
Врачи заявили, что у меня энцефалит, и семнадцать дней подряд кололи пенициллин – по пять раз в день. Лечение в подобных дозах абсолютно недопустимо, у меня с тех пор аллергия на этот антибиотик, я не могу его принимать. Мне даже пришлось на какое-то время вернуться во Францию, там долечиваться, – французские врачи были в ужасе от того, что мне напрописывали в России. Мало-помалу я стал выздоравливать, снова приехал к Ивинским, в Москву. События, как и предчувствовала опытная сиделица Ольга Всеволодовна, начали разворачиваться самым драматическим образом.
