Мы организовали некие дежурства, более или менее регулярные. Лично я больше никого там не встречала – ни друзей, ни близких, ни братьев-писателей.
Правда, в тумбочке Шаламова я обнаружила залежи приглашений на мероприятия в Дом литераторов. Видимо, кто-то присылал или заносил, но людей я не встречала, попались только эти бумажные следы.
В июле или в августе 1981 года Варлам Тихонович заболел воспалением легких. Я приносила антибиотики, делали инъекции. Он выкарабкался. В тот период мы приходили каждый день, потому что Шаламов нуждался в интенсивном уходе.
Надо полагать, что частые визиты насторожили администрацию, потому что однажды меня пригласил к себе главный врач этого учреждения. Он сказал, что множество посещений этого больного не приветствуется и не одобряется. Если далее будет так продолжаться, то Шаламова переведут в интернат для психохроников, куда никому, кроме близких родственников, доступа не будет.
Он добавил также, что на него оказывают давление «оттуда». Я попыталась смягчить ситуацию… Главврач обещал собрать комиссию для освидетельствования Шаламова.
С некоторым трудом мне удалось добиться разрешения присутствовать при этом освидетельствовании. Оно выглядело совершенно кафкианским образом. Прибыли трое неизвестных; они долго беседовали с главным врачом, а потом в его сопровождении отправились в палату. Комиссия проследовала к Варламу Тихоновичу, и мне позволили зайти вслед за ними.
Его спросили, какой сегодня день недели, какое число. На эти вопросы он не ответил – то ли не расслышал, то ли не захотел отвечать. Тогда они покинули палату и огласили заключение: старческая деменция, то бишь слабоумие. И отбыли.
После чего все как-то странно затихло. Я спросила у главного врача, чего же нам ждать дальше. Он ответил: «Посмотрим, только ведите себя тихо. А то шума от вас много».
На Новый год туда приходил Морозов. После Нового года заходили Людмила Анис и я. К тому времени мы, понимая тяжесть состояния Шаламова, завели с медицинскими сестрами человеческие отношения. В журнале передачи дежурств я попросила записать и мой телефон, и телефон Татьяны Николаевны Уманской. Но никто из персонала ни мне, ни ей не позвонил.
Зато в четверг 15 января вечером позвонила мне в панике Татьяна Николаевна, которая пришла к Шаламову и не обнаружила его на месте. Что-либо сделать в этот вечер мы бы уже не могли, да никто бы нас к нему и не впустил.
