— Ну, ну! Не сердиться! Сегодня ты останешься у меня. Уже поздно. — И села рядом. — Я постелю тебе на диване.
…Долго молчали. Свет был потушен, и темнота скрывала их обоих, и они не видели друг друга.
Елена сказала в темноте, что ей вставать в шесть, к восьми нужно идти на уроки, и завела будильник.
И вот сейчас будильник тикал и представлялся в темноте огромным, во всю комнату.
Андрей тоже встанет в шесть и проводит ее до школы.
Он услышал ее голос, громкий, почти у уха, словно она наклонилась над ним. Будильник будто замолк.
— Андрюша, о чем ты думаешь?
— О тебе.
Он чуть не задохнулся от того, что она здесь, рядом, в этой комнате, от того, что они вместе.
— Какие мысли тебя тревожат?
Андрей боялся пошевелиться, так было хорошо ему сейчас, и он стал говорить тоже тихо, куда-то вверх, в темноту, подыскивая слова:
— Детства жалко. Я бы рос не так. По-другому бы рос — правильней! Вчера видел плохой сон. Проснулся будто, а города нашего нет. Начисто. Только я один, в пустыне. Подумал — погиб город. Война. И долго искал тебя. Все шел и шел.
Елена произнесла медленно, жестко и звонко:
— Я понимаю тебя. Нынче многие думают об этом. О войне и мире. И многим такие сны снятся.
— Я счастливый сейчас. А ты?
— Угу… Спи, художник.
— Поговорим еще. О стране, обо всем.
Говорили долго. В темноте работал будильник, добросовестно отсчитывал время. Потом не стало слышно и его. В комнату входили добрые, милые сны. Андрей видел во сне, как он сделал Елене предложение, она согласилась, и гости принесли на свадьбу в подарок много будильников, которые почему-то трезвонили без умолку… Жаль, что это только во сне.
Андрей не был у Елены целую неделю.
Он все-таки вернулся к огню, в сталевары, в свой мартеновский цех. Неделя была заполнена горячей и тяжелой работой у печи. С непривычки он страшно уставал, да и шутка сказать, вместо кисти всю смену орудовать лопатой, пикой и на жаре…
Может быть, он еще и не решился бы вернуться в цех, но завод запорол план по стали. Тут уж не до километровых лозунгов. Все — на прорыв! И Андрей тоже.
Когда Андрей, предварительно договорившись с мастером Бочкаревым, объявил в завкоме, что уходит в цех, разговор получился бурный.
Арнольд Гаврилович разложил на столе эскизы оформления: по всему фасаду заводоуправления в диаграммах и цифрах достижения и призывы: «Даешь!» Их много было этих «даешь». Большой плакат со сталеваром…
— Вот этого понаряднее на главный вход нарисуй! — сказал он, делая вид, что не принял всерьез слова Андрея.
