Пили вкусный, душистый кофе и поглядывали друг на друга посмеиваясь, будто знали какую-то очень важную тайну, известную только им обоим.
Елена попросила рассказать что-нибудь, «что-нибудь очень-очень интересное!»
Андрею вспомнилось многое, и все было незабываемо, но почему-то сейчас, в тепле, уюте, рядом с Еленой, его будущей женой, больше всего вспоминалось почему-то тяжелое, тревожное время войны. Он говорил с болью, а о себе с легкой иронией:
— Знаешь, в войну после ремесленного мы работали на заводе. Я мальчишкой подручным сталевара был. Ну… голодно. Мне по карточке килограмм хлеба полагалось. А дома делили пополам, в общем…
Андрей покраснел, взял из хлебницы ломоть белого хлеба и, прищурив глаза, долго смотрел на него, а потом положил обратно.
— Однажды я потерял новые хлебные карточки. Получил на месяц и все потерял…
Елена окаменела, хмурая, сосредоточенная. Андрей посмотрел на Елену, она слушала. Он вздохнул:
— Прости… Не могу я дальше об этом.
Елена сказала:
— Не надо. Это жестоко. Не рассказывай.
Андрей взволнованно произнес:
— Я обязательно когда-нибудь напишу картину «В военные годы», про завод, про нас!
— Да, да! Это интересно, напишешь, милый. Но почему когда-нибудь, а не сейчас?
— Не получится.
— Сможешь!
Андрей улыбнулся и благодарно кивнул ей, а потом доверил:
— Лена, знаешь, что я тебе скажу… Я вернусь в цех. Я не хочу разукрашивать завод. Понимаешь, это плакаты, лозунги… Я один, оторвался от своих, в мартеновском цехе, только вздохнешь — жизнь, люди…
Елена прислушалась, потом, словно спохватившись, перебила:
— Нет, нет! Ты сгоришь там. У тебя теперь много свободного времени. И вот теперь-то ты сможешь подготовить себя к большому труду. К картинам! Ты художник. Не забывай этого.
— Я неуч.
Сказав это, Андрей махнул рукой. Елена откинулась на спинку стула, и голова ее с распущенными волосами, освещенная розовым светом торшера, казалась охваченной пламенем.
— Ты боишься… А твое — это картины, картины… Ну, что же, помечтай.
Ее голос стал каким-то холодным и далеким, и этот ее голос продекламировал чьи-то стихи:
— Из чего твой панцирь, черепаха? —
Я спросил и получил ответ:
— Он из мной пережитого страха,
И брони надежней в мире нет.
Андрей молчал и смотрел на Елену. Обиделся, сказал со вздохом:
— Кто-то из нас не прав…
Елена заметила, как он прячет свои глаза от ее взгляда, поняла, что он обиделся, — совсем не к месту было читать это четверостишие. Она встала, подошла к нему, положила руку на плечо, другой шутливо погрозила:
