Нинка не стала садиться рядом с председателем, зло проговорила глухим голосом:
— Я заявление написала.
Дубинин поднялся, громадный и веселый, словно собирался обрадовать и осчастливить ее сразу.
— Да погоди ты с заявлением! — отмахнулся он. — Рассказывай, как живешь, как работается…
— Зачем «погоди». Я и так ждала-ждала. Терпенье лопнул. Зачем долго молчишь?
Нинка волновалась, ей стало вдруг жалко самое себя, и она боялась, что от волнения заговорит и заругается по-татарски. Это бывало с ней, когда она сильно волновалась или была очень рада, или кем-то несправедливо обижена.
— Вот сама пришла. Давай решай… Справедливость… чтоб…
Дубинин вышел из-за стола, он заметил, что она волнуется, посуровел и чуть побледнел, — видно, ругал себя за то, что виноват перед нею. Так Нинке показалось.
— Ну что ж! Прочитали мы твое заявление, — произнес он мягко извиняющимся тоном. — Прочитали. Все правильно. Ерофей Кузьмич! — обратился он к бухгалтеру. — Как у нас на балансе Хабирова?
Тот курил трубку, пускал в окно дым и ничего не слышал.
Дубинин написал бумажку и подал Ерофею Кузьмичу. Бухгалтер будто ждал эту бумажку, цепко схватил ее длинными прокуренными пальцами и, припечатав ладонью к столу, заглянул в свои толстые книги, играючи пощелкал на счетах, почеркал что-то авторучкой на чистом белом листе бумаги, молча и аккуратно протянул председателю и, покашляв, снова отвернулся к окну. Дубинин прочел лист.
— Так-так… Многовато. Вот ты в заявлении пишешь, что за работу тебе положено…
Нинка перебила его:
— Я выходила сто штук телят. Это четыре выпуска. Закон эта правильный есть! Двадцать пять теленка тебе колхоз даем, один мне… Вот давай мне четыре теленка!
Дубинин покивал, улыбнулся:
— Зачем так много?
— Как зачем? Как зачем? Я теленка отдам — себе дом сменяю. Одежда куплю. Кой-чего нужно. Терпенье лопнул!
— Не можем мы сейчас, Хабирова, сразу с тобой рассчитаться. Подождать нужно. Ты ведь одна? Одна. Много ли тебе нужно. Вот побогаче колхоз станет, и дом тебе построим, и корову выделим. А сейчас у нас с животноводством не важно дела обстоят. Строгий учет скота… Да!
Нинка чуть не заплакала. Ей было обидно и стыдно от того, что пришла сюда просить, а нужно требовать. Требовать и не отступать. И она рассердилась:
— И-и… Обещалкин ты! Жулик твоя! Нехороший человек. Учет людям делай! Их жизнь лучше делай. Правильно чтоб. Честно! Твоя закон выполнит, миня радост будет.
Дубинин зашел за стол и сел, задумчиво бормоча: «Ну, вот что… Ну, вот что…» — замолчал. Над его большой бритой головой на стене искрилась черная стеклянная табличка с надписью «Председатель». По стеклу качался, плыл и пропадал солнечный зайчик.
