Морок сползал с Киры как змеиная кожа – и обнажал старую, почти истлевшую память. Да и память эта скоро исчезнет, как прыщ, – выдавит ее ведьмин разум, истечет она гноем раскаяния и сожаления. Девчонку мелкую, Оленьку, сгубила – и ради чего, ради теней, фантомов, трусости собственной, гнили собственной. Почуяла эту гниль старуха двадцать лет назад, разглядела в пигалице, что поганые слова кричала да за спины других пряталась. Сытной эта гниль оказалась – вон как старуха питалась, столько лет питалась, играла, мороки наводила, целую жизнь выдумала. Но всему приходит смерть.
Пальцы ощутили бородавку на левой щеке.
Ее губы разлепились – и она выдохнула:
– Перепечь.
Елена Щетинина, Наталья Волочаевская
– Сколько же здесь комнат? – воскликнула Люба, озираясь.
Квартира была огромной. Коридор, казалось, мог целиком вместить однушку, где Люба ютилась с мамой до переезда. Что уж говорить про нору, которую она арендовала тут, в Питере. Высокие потолки, запертые двери. Часы отмерили полдень, но в квартире царили сумерки. Непогода за окнами заселила вытянутый и изгибающийся коридор тенями. Они притаились по углам, как призраки бывших жильцов, тех, кто обитал в доме за его полуторавековую историю.
– Восемь комнат, – сказала Пименова спокойно. – Два туалета.
Люба присвистнула. И смутилась вдруг собственной провинциальной восторженности.
Пименова одарила девушку снисходительной полуулыбкой. Хозяйка квартиры была старше Любы лет на десять: тридцать с хвостиком примерно. Худощавая выше талии, но с грузными бедрами. Волосы коротко острижены, холодные глаза прячутся под очками в изящной оправе. Люба еще на улице заметила, что черты лица у Зои Пименовой непропорциональные: разного калибра ноздри, скулы скошены. Впрочем, это не мешало женщине выглядеть эффектно, величаво.
«Вот что значит осанка», – подумала Люба.
Пименова медлила, позволяя гостье осмотреться. Квартира напоминала музей. Под потолком гнездились птицы: чучела уток и вальдшнепов. Грозная сова развернула крылья и прицелилась крючковатыми когтями.
К дубовым панелям крепились картины. Портрет джентльмена в котелке. Его лицо маскировало яблоко, словно художник устал рисовать и приделал с бухты-барахты зеленый плод. На соседнем холсте прижимались друг к другу два окаменевших чудовища: ноги и животы у них были человеческими, а все прочее досталось от рыб, включая задранные морды и плавники. Позади сюрреалистичной парочки клубились облака и плыл парусник.
