Марки я вытряс на руку, не хотел, чтобы Пират увидел свой адрес на конверте. Это подождет.
– Так-так.
Отчим Насти поднес марки к носу.
Просмотренные он клал пинцетом на обложку закрытого кляссера. Смотрел – откладывал.
А потом он увидел почтовый блок с лукавым Ильичом поверх буддийского дядьки.
Сначала я подумал, что слышу шум в засорившейся вентиляционной трубе. Его издавало горло Пирата. Инфаркт он не заработал, но, судя по выражению лица, был близок к этому. И вовсе не из-за большой ценности марок.
– Ах-х-хр… кто… – вырвалось из забившейся гортани, будто воздух и слова стали твердыми.
Руки тряслись, отчим Насти рассыпал марки, отшатнулся, едва не упал с лавки, стал сгребать в матерчатую сумку альбомы. Лицо подергивалось. Он напоминал слепого. Перепуганного насмерть хрипящего слепого.
– Вам плохо?
Я шагнул к нему. Пират застонал, стек с лавки и стал отползать на четвереньках, волоча за собой сумку. На квадратной площадке с нарисованной краской шахматной доской он вскочил на ноги, поле е4, и припустил по аллее.
Я моргая смотрел ему вслед. Потом пересекся взглядом с очкастым нумизматом. Тот потупился и стал тоже сворачивать удочки. Испугался за компанию, от непонимания бегства товарища.
По столу были рассыпаны разноцветные хлопья. Бо́льшая часть марок лежала на альбоме, который Пират даже не пытался забрать, потому что на нем были… дурные марки.
Что делать?
Бежать, подсказывала трусливая часть моего «я».
На несколько мгновений я был с ней всецело согласен: собирался оставить марки, больше никогда к ним не притрагиваться (осы, они могут ужалить).
Повестись на такую чушь? Я рассмеялся. Словно кто-то открыл кран. Напряжение схлынуло, но оставило слизкий налет.
Я сгреб марки в конверт, сунул в сумку оставленный отчимом Насти альбом. На двери клуба висело объявление, предлагающее абонемент на месяц, прокат часов, шашек и шахмат. Я заглянул в окно. Через вертикальные жалюзи виднелись турнирные столы, на дальнем лежало что-то похожее на человеческий палец.
Я отошел от окна и нервно облизал губы.
Все, хватит. Пройдусь до дома пешком, проветрю голову.
Парк жил шумом аттракционов, детскими голосами, из палаток зазывали: «Пострелять не хотите?», «Выиграйте панду!». Возможно, через месяц к ним присоединится и мой голос. Я представил себя с сумкой-кошельком на животе и скривился.
Над плацем парили воздушные шары, синие, красные, зеленые, ядовито-черные… Я моргнул. Померещилось. Все празднично и пестро: намечалось какое-то мероприятие. Здесь тоже пахло скошенной травой, но уже не так сладко, а с едва уловимой гнильцой.
