Заскрипел паркет. Старик хромал обратно. Люба оттолкнулась от дверного косяка и пошла вперед. Затылок пульсировал и висок саднило.
«За что?»
Шаги зачастили, половицы скрипнули совсем рядом, и клешня, схватив девушку, развернула на сто восемьдесят градусов. Перекошенное лицо в седой щетине затмило кругозор. Пахнуло несвежим дыханием и кислым потом. Старик намотал ее волосы на кулак и дергал лихорадочно.
– Кис-кис-кис! – шипел он.
Что-то теплое оплескало платье. Кровь? Нет, чай!
В свободной руке Иван Терентьевич держал чашку с цветочным орнаментом.
– Пожалуйста, не нужно, – прошептала Люба.
– Открой ротик, – сказал старик, ухмыляясь. – Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска. Открой рот. Поверь моему слову, это снадобье стряхнет с тебя твою трясучку; ручаюсь – стряхнет. Ты не понимаешь, кто тебе друг, а кто враг. Ну же, открой пасть еще разок.
Чашка прижалась к губам. Глотая чай, Люба подумала с ужасом, что старик цитирует Шекспира. Он вынудил ее выпить до дна, и на зубах захрустел нерастаявший порошок вперемешку с сахаром.
– Да, – сказал старик устало.
Вспышка агрессии отняла у него силы. Он отпихнул заплакавшую девушку и побрел по коридору. Трусы болтались на костлявых ягодицах.
– Не уходите! – сказала Люба вслед. – Это опасно.
Но он, конечно, ушел. Грохнула входная дверь, громыхнуло снаружи, и дом завибрировал. Упираясь в стену, Люба сделала осторожный шажок. Черепную коробку словно напичкали ватой и тьмой, сознание гасло, отдаваясь шустрым щупальцам мрака. Люба встала на колени, потом неповоротливо улеглась среди кусков рамы, свернулась калачиком.
Ей снилось, что картины ожили. На холодильнике сидели, болтая ногами, люди-рыбы. Их морды с толстогубыми ртами были задраны к потолку, но глаза косились на Любу. Джентльмен в котелке вылепился из коридорных теней, и она увидела, что яблоко – зеленая опухоль, присосавшаяся к переносице. Плутая по бесконечным лабиринтам, Люба напоролась на целующуюся парочку. Ткань медленно стекала с их соприкоснувшихся голов. Тела конвульсивно подергивались. В мужчине Люба узнала Ивана Терентьевича. Женщиной была Зоя Пименова. Нити слюны повисли, соединяя мокрые рты.
– Ах… – Люба шевельнулась на полу.
Память восстанавливалась кусками. Иван Терентьевич… чай…
– Боже. – Она рывком села. Сплюнула горькую слюну. Дезориентированная, уязвимая. Темнота скрадывала коридор, прятала холсты и межкомнатные двери. Единственным источником света была люстра, горевшая в спальне старика.
