…и вот она сидела на полу в этом старом, почти заброшенном доме, не в силах противиться буйному запаху цветения за пределами тронутых тлением стен. Кто и когда построил этот дом? Для кого? Возможно, они надеялись проводить здесь неспешные, ленивые и исполненные неизгонимой тоски летние вечера. Summertime sadness… С семьей. В которую люди вкладывают столько сил и времени. И которая зачастую становится единственным приобретением на необъятном человеческом пути. Но для Миры семья никогда не была не только целью, но и желанием. Может, поэтому она и оказалась здесь в полном одиночестве перед этим замкнутым человеком с каменными глазами. Он не брался в расчёт. Он вообще не хотел говорить с ней.
Мира сама не понимала, насколько соскучилась по схожим местам предтечи своей жизни. Она гостила у родителей как-то вскользь, куда-то спешила и никак не могла воссоздать упоения прошлого. Сама не понимала, насколько была счастлива тогда отсутствием явных забот. Она была свободна как дух, как мысль агностика. Воспоминания о пропитанных природой местах смешивались в причудливое нагромождение, объединяя времена года, отрочество и юность, не помня людей, но оставляя ощущения от нахождения с ними, ослеплённость от познания их, от приоткрывания незапамятной тайны чужого и собственного сознания. Оставались лишь солнце и земля в животворящем тандеме, рождающем деревья и речушки.
– Ты считала, что Варя делала добро не потому, что так было правильно и нужно, а потому, что так она выглядела лучше и получала одобрение. Превознося её, ты тем не менее обожала выискивать в ней тёмные стороны. Наверное, от неверия, что можно радушно относиться к людям просто так. Потому что сама ты – грёбаная социопатка.
Мира молча слушала, поражаясь, как легко извратить то, что так трудно описуемо. Но и признавала, как её изводила потребность прятать свои настоящие противоречивые и истеричные мотивы в клубке с Варей, чтобы Варя не улыбалась другим, чтобы сосредоточилась на ней, Мире. Чтобы они были двое против всех… Чтобы утолить её, Мирину, потребность в родственной душе.
Мира путала, где в её отзеркаливании Вари зависть сплелась с обожанием, самоедством и ненавистью к существу красивее и изящнее. Её раздражало то, что одновременно притягивало: Варина доброта и аура сокрытых мотивов, такая невыносимая, если обращалась не к Мире. Хотелось быть с Варей в вечном тет-а-тет, но она, будто не понимая, приветствовала и вовлекала в их диалог остальных, не столь интересных. Постоянно перерубленные чужеродным вторжением фразы Миры отвратили её от желания высказываться.
